В сердце покалывало. Владимир Петрович расстегнул мундир и, скосив глаз, посмотрел на грудь — под левый сосок. Там, рядом с рубцом от кулацкой пули, виднелось синее сердце, пронзенное стрелой. Он погладил давнюю, с юных лет, татуировку. Сердце, проколотое стрелой, истекало бледно-голубой кровью. А другое — приятно ныло от усталости и забот.
Прежде чем отойти ко сну, прокурор постоял у окна, озирая город. Улицы были еще пусты. Но милиционер на перекрестке, как это заведено, точным взмахом руки управлял всем движением. По знаку дирижерской палочки невидимые толпы то застывали, как вкопанные, то стремительно бросались вперед.
Прокурор застегнулся на все пуговицы и поднял руку. Он чувствовал: «С нами Бог!» И думал: «Победа будет за нами».
Дождь тек по лицу. Носки прилипали. Жду не больше пяти минут, — решил Карлинский и, не выдержав, пошел прочь.
— Куда же вы, Юрий Михайлович? Посреди мокрого сквера Марина была неправдоподобно суха.
— Вот они каковы — современные рыцари, — говорила Марина, властно и ласково улыбаясь. — Идите же скорее сюда!
И очертила рядом, под зонтиком, уютное сухое местечко.
— Добрый день, Марина Павловна. Я думал — вы не придете. Уже милиционер стал беспокоиться: не собираюсь ли я взорвать памятник Пушкину, пользуясь ненастной погодой.
Марина смеялась:
— Во-первых, мне надо позвонить по телефону.
Дождь бил в асфальт и отскакивал. Площадь пузырилась и текла. Они бросились через нее, пересекая воду и ветер. Телефонная будка была островом в океане. Юрий незаметно вытер руки о талию своей спутницы.
— От вас пахнет мокрой тряпкой, — возразила Марина. Он не успел обидеться — она уже набрала номер и произнесла: — Хэлло!
— Хэлло, — решительно повторила она певучее заграничное слово. На верхней ноте ее голос капризно затрепетал.
— Володя, это ты? Я плохо тебя слышу. Чтобы лучше слышать, она придвинулась к Юрию. Он чувствовал душистую тeплоту ее щеки.
— Говори громче! Что, что? Обедайте без меня. Я вернусь нескоро, поем у подруги.
Трубка беспомощно булькала. Это муж на том конце провода пытался протестовать. Тогда Юрий взял руку Марины и поцеловал. Он прощал ей все обиды — и размякшие от воды штиблеты, и то, что недотрога. Ее голос извивался, как змея.
— Вечером изволь идти на концерт. Без меня. Очень тебя прошу… Объясню после… Что ты говоришь? А-а-а… Я тебя — тоже.
Она предавала его — глупого наивного мужа. Эй ты, прокурор! издевался Карлинский. — Слышишь? Она говорит «тоже», чтобы не сказать «целую». Это потому, что я! я! стою рядом и трогаю ее ладонь.
— Чему вы так радуетесь? — удивилась Марина, повесив трубку.
А Карлинский, казалось, и в самом деле собирался оправдать ее прогнозы:
— Марина Павловна, давно хотел задать вам один нескромный вопрос.
— Да, пожалуйста, хоть два, — разрешила она заранее усталым голосом.
Ты — дьявол, но я тебя перехитрю, — успел подумать Юрий. И вкрадчивым тоном спросил:
— Марина Павловна, вы верите в коммунизм?.. И еще второй, с вашего разрешения: вы любите мужа?
— Черт, уже прервали! — Владимир Петрович подышал немного в искусственную телефонную тишину. Марина не отзывалась. За стеной Сережа спрягал немецкие глаголы.
— Сергей, поди сюда.
— Ты меня звал, отец?
— Прежде всего, здравствуй.
— Здравствуй, отец.
— Учишься? А я уже наработался. Всю ночь, до утра, как проклятый, сидел… Слушай, составь мне компанию. Выходной день как-никак. Поболтаем, потом на машине прокатимся. Вечером — на концерт махнем. Согласен?
— А Марина Павловна?
— Мать — у подруги. По рукам, что ли?
Сережа не возражал.
— Хочу я спросить, Сергей… В среду, на родительском собрании, много про тебя говорили. Хвалили, как полагается. Ну, а после учитель истории как его? — Валериан…
— Валериан Валерианович.
— Вот-вот, он самый. Отозвал меня в сторонку и шепчет «Обратите внимание, уважаемый Владимир Петрович. Ваш сын, знаете ли, задает разные неуместные вопросы и вообще — проявляет нездоровый интерес».
Прокурор помолчал и, не дождавшись ответа, как бы между прочим сказал:
— Ты это, Сергей, насчет баб, что ли, интересуешься?
Нестерпимый розовый свет ослепил Сережу. Будто девушка, — залюбовался Владимир Петрович. Он знал, что Сережа повинен в иного рода грехах, но в воспитательных целях — пусть сам признается — продолжал пытку:
— Да! О женщинах подумать иногда невредно. Я в твои годы был хоть куда. Можно сказать — первый парень на деревне… Только зачем с преподавателем на такие темы дискутировать? Ты бы меня спросил…