По ночам, работая усердно,
Я писал о радости земной,
Женщину возлюбленную к сердцу
Прижимая левою рукой.
И как будто рукоять кинжала,
Чтоб была упругою строка,
Карандаш отточенный сжимала
Крепко моя правая рука.
Но в разгар мучительной работы,
Оборвав связующую нить,
Кто-то стал в железные ворота
Кулаками громко колотить.
Подошел к окну я, чертыхаясь,
И увидел полный двор папах,
Что сгрудились, без толку толкаясь,
Точно овцы где-нибудь в горах.
Мотоциклы их и лимузины
Фыркали, как будто скакуны.
Я подумал: веские причины
У гостей полночных быть должны.
Колокольчик медный надрывался
Над входною дверью, бил в набат,
Мол, давай, цадинец, просыпайся
Да буди скорее Патимат.
Что ж, прощай, любимая работа,
После твои главы завершу…
А сейчас открою я ворота
И гостей незваных приглашу.
Патимат, на поздний час не сетуй,
Лучше стол проворнее накрой.
И в поэме будущей за это
Я хвалу воздам тебе с лихвой.
Заскрипела дверь, и гости разом
Зашумели:
— Здравствуй, депутат!—
Не видал я раньше их ни разу,
Но знакомству новому был рад.
Притащил один из них барашка,
А другой бутылки с коньяком,
Из которых каждая вальяжно
Дорогим гордилась ярлыком.
Походя мне гости сообщили,
Что, увидев свет в моем окне,
Все без исключения решили
Заглянуть на час-другой ко мне.
И, забывши даже извиниться,
С пьяным любопытством в тот же миг
Стали в моих рукописях рыться
И листать страницы редких книг.
А один из них сказал небрежно:
— Ты писал, наверное, стихи.
Впрочем, не читаю я, конечно,
Никогда подобной чепухи.
А другой спросил:
— Скажи, приятель,—
Потрясая книжицей моей,—
Много ли за это дело платят
Честно заработанных рублей?
— Да не так уж много, — я ответил,—
Книга-то ведь пишется года…
И тогда заметил важно третий:
— Значит, писанина — ерунда.
Подмигнул четвертый сокровенно
И меня похлопал по плечу:
— Я тебя, Гамзатов, непременно
Взять в свою компанию хочу.
Не стерпев такого панибратства,
Крикнул я:
— Да кто вы сами есть?
И ответил первый:
— Тунеядство.
Воровство, — второй. А третий — Лесть.
Этот вот — Стяжательство, тот — Жадность.
Клевета с Развратом — там, в углу.
Чинопочитание. Продажность.
И, конечно, Пьянство на полу.
— Я — Торговля, — хрюкнул самый тучный.
— Зависть, — самый тощий прошипел.
— Я — Война, — похвастался могучий
И на всех с презреньем поглядел.
Кулаком я по столу ударил:
— Нет, вы не приятели мои,
Жалкие подобья жалких тварей —
Курицы, гадюки и свиньи.
Убирайтесь все, пока не поздно,
За одну секунду скройтесь с глаз.
А не то возьму отцовский посох
И огрею каждого из вас.
— Погоди, Гамзатов, кипятиться.
Ходят слухи, что ты вызван в суд.
Так запомни: курица не птица
И годится разве что на суп.
Мы тебе пока не угрожаем,
Просто продолжаем разговор.
Ты народом нашим уважаем,
Только знай, поэт — не прокурор.
Если ты посмеешь ненароком
Нас в суде позором заклеймить,
То уже навряд ли сможешь к сроку
Новую поэму завершить.
Все найдется: речка, и опушка,
И закат кровавый, как в кино…
И хотя, конечно, ты не Пушкин,
Мы не промахнемся все равно.
Наша пуля знает свое дело,
Ей невыносима тишина.
Не она ль над Байроном свистела?..
Лорку расстреляла ль не она?..
У нее и взор, и нрав бесовский,
Лишь бы отыскался пистолет…
Лермонтов, Махмуд и Маяковский —
В этом списке многих еще нет.
Но не только пуля нам покорна,
Есть огонь (он даже пострашней) —
Жалами смертельными проворно
Лижет он ладони площадей.
Для него расправа не проблема.
Пылкости ему не занимать.
Корчится роман, трещит поэма,
В пепел превращается тетрадь.
Нервы раскаляются, как струны.
Пот кипящий катится со щек…
Жанна д'Арк, Хочбар, Джордано Бруно —
В этом списке многих нет еще.
Наша цель оправдывает средства,
Будь то яд иль нож из-за угла.
Их благоприятное соседство
Дополняет швейная игла.
Та, что рот Анхил Марин прекрасной
Намертво зашила до крови,
Чтоб она не пела ежечасно
О желанной воле и любви.
Издавна опасно быть поэтом,
Потому даем тебе совет —
Помолчи! Поскольку в мире этом
Неподкупных судей больше нет.
Взятки гладки — знают даже дети,
Мы еще посмотрим, кто кого…
…Ничего я хамам не ответил,
Выгнав их из дома своего.