обвинительный акт, причем подробности дела излагаются с протокольною точностью. Описывается женитьба Ивана Павдовича-подсудимаго, болезнь жены и печальный финал, а потом является швея Настенька и все последствия ея появления. Ивану Павловичу-подсудимому делается жутко, когда перед всеми разсказываются его интимныя семейныя дела,-- он вскакивает и заявляет: -- Вы видите, господа присяжные, что я не виновен... Если бы моя жена была здорова, то ничего бы не было. Да, я не виновен... Иван Павдович-прокурор останавливает его и начинает громовую речь: -- Гг. присяжные, перед нами не обыкновенный преступник, а человек интеллигентный, занимавший такое видное общественное положение. Да, он должен был служить живым примером для других, как представитель закона, а вместо этого мы видим грустную картину поругания священнейших основ общежития. Семья -- все, и все -- из семьи... Что же мы видим? Полное поругание этой семьи. Обратите внимание, гг. присяжные, что главное потерпевшее лицо этой драмы, жена подсудимаго, остается как будто в стороне и молча несет свой женский крест, щадя призрак семейнаго счастья и будущее своих детей. Подсудимый заводит нелегальную семью, подсудимый делается отцом троих незаконных детей, то-есть в переводе это значит то, что он губит неопытную девушку и губит троих малюток, которыя имели несчастие иметь его своим отцом. Милостивые государи, у каждаго из нас был отец, и вы припомните, сколько самаго святого соединено с этим словом... Кому отдаются и первая улыбка ребенка и первый детский лепет, к кому тянутся за лаской доверчивыя и беззащитныя детския ручонки? Конечно, тяжелое преступление -- лишить человека жизни, а еще тяжелее -- дат эту жизнь с позорным клеймом незаконнаго происхождения... -- Г. прокурор, вы забываете, что я тоже человек и, как человек, имел право быть им,-- защищался Иван Павлович-подсудимый.-- Вы забываете, г. прокурор, что сами обстоятельства складываются иногда так что получается так называемое безвыходное положение. В данном случае я, например, имел право развестись с женой, но не сделал этого из сожаления к ней и законным детям. С формальной точки зрения я виновен, но есть суд совести, оживляющий теплотой своего дыхания мертвую букву закона. -- Мне особенно нравится эта ссылка на суд совести,-- перебил Иван Павлович-прокурорь.-- Если мы таким образом будем оживлять мертвую букву закона, то всякий преступник найдет свое оправдание. Я тоже взываю к суду совести и глубоко убежден, что именно этот суд скажет: "да, виновен!". В сущности, все дело сводилось, на выдержку характера, на те нравственныя начала, которых недоставало подсудимому... Иван Павлович просыпался с холодным потом на лбу и долго не мог прийти в себя. Даже открывши глаза, он не верил, что все это была дикая галлюцинация. -- Евграф, ты здесь? -- Точно так, ваше превосходительство. -- Подойди сюда... ближе... и что-нибудь говори... -- Прикажете про войну?.. Значит, как тогда турок насел на нас, а его было неочерпаемо,-- ну... генерал Радецкий и говорит: "Братцы не поддавайся... Все равно помирать". Ну, идем... не то что идем, а просто царапаемся в гору... Притомились, зачахли, а главное -- пить охота до последней смерти. Ну, а тут в полугоре ключик... Только турок-то так ловко засел, что к ключику приступу нет: кто из солдатиков бросится к ключику -- и сейчас готов. Человек с восемь так-то перебили.. А тут солдатики которые уже из силы выбились: сядет, а встать не может. Тогда, что бы вы думали? Выискался один из фланговых и сейчас с манеркой к ключику... Ведь выворотился целехонек и воды принес. Только ругался, что сапог ему турецкой пулей распороло... Егоровым звали солдатика-то. На больного действовал не столько сам разсказ, как эпический тон голоса Евграфа. Иван Павлович по инерции повторял про себя отдельныя выражения и начинал сам карабкаться на шипкинския кручи и видел своими глазами тот источник живой воды, доступ к которому был "загражден жалом смерти", выражаясь высоким языком. Все-таки это было легче суда... Кризис наступил совершенно неожиданно, под раннее утро, когда Евграф задремал, сидя на своей табуретке. Этой слабости верный слуга никогда но мог себе простить и долго считал себя косвенной причиной смерти барина: ну, не задремли он,-- барин, может-быть, остался бы и жив. С вечера Иван Павлович чувствовал себя как будто лучше и даже попросил чашку бульона. Потом Евграф растирал ему бок какой-то пахучей мазью, потом барин заставил его разсказывать про войну, дотом взял его за руку и сказал: -- Держи, Евграф... Потом барин точно весь распустился и задремал. Евграф ушел на свой табурет и тоже прикурнул по-солдатски. А Иван Павлович и не думал спать. Он опят видел себя в суде и опять был подсудимым и прокурором, но на этот раз в качестве потерпевшей стороны явились обе его семьи: и Ольга Сергеевна с заплаканными глазами, но молодая, и Настенька, и все дети. Он, подсудимый, даже был рад видеть их вместе и только удерживался, чтобы не крикнуть: -- Ах, как я виноват, но как я вас всех люблю!.. В зале царило молчание, а потом судебный пристав заученным тоном громко проговорил: -- Суд идет!.. Именно этот момент Евграф и прокараулил, а когда проснулся -- Иван Павлович лежал в кресле мертвый.