Терри кивнул головой, но продолжал изучать рентгеновский снимок.
— Ну, а с другой стороны, может быть, у нее не рак, а если и опухоль, то она операбельна. Я хочу показать тебе кое-что еще.
Открыв ящик стола, он протянул Терри документ с подколотым к нему чеком на девятьсот фунтов.
— Что это?
— Извинение от полиграфической компании, которое должно быть представлено на открытом судебном заседании. И более того, адвокат Шоукросса встречался с Ричардом Смидди, чтобы обговорить условия соглашения. Насколько я понимаю, Кэди был в Лондоне и они заметались.
— Слава Богу, что скоро все кончится, — сказал Терри.
— Я так рад, что ты помогаешь мне, ты и Стефан. С Кэди я покончу. Я-его достану в любой стране, где вышла в свет его гнусная книжонка. Особенно дорого она достанется американцам.
— Доктор, — мягко сказал Терри, — когда вы начали дело, вы руководствовались только высокими принципами. Сейчас же может создаться впечатление, что вами движет месть.
— Ну и что из этого?
— Искать воздаяния ради самого воздаяния — значит питать зло в своей дуще.
— Перестань цитировать мне оксфордских философов. Чего, по твоему мнению, заслужил Кэди?
— Если он признает свою ошибку и выразит желание исправить ее последствия, тем самым искупив свою вину перед вами, вы можете проявить благородство. Вам не стоит травить его до смерти.
— То же самое благородство я проявил в Ядвиге и в Брикстонской тюрьме. И меня точно так же травили. Не больше и не меньше. Это люди, которым все надо говорить прямо в глаза.
— Но неужели вы не понимаете, что при таком отношении вы ставите себя в один ряд... ну, с нацистами.
— А я думал, что- ты испытываешь гордость, сказал Адам, задвигая ящик стола.
— Так и есть, доктор. Но не унижайте себя, опускаясь до мести. И не думаю, чтобы Стефану этого хотелось.
Сэр Роберт Хайсмит тщательно прореживал густые посадки роз, оставляя к лету только самые здоровые побеги. Это было его любимым занятием в саду на Ричмонд-Сюррей.
— Дорогой, чай готов, — позвала его Синтия.
Он стянул перчатки и направился на веранду своего маленького сельского домика, который двести лет назад был сторожкой у ворот королевского поместья.
— В этом году розы у нас будут великолепны,— пробормотал он.
— Роберт, — сказала его жена, — ты весь уик-энд в какой-то странной задумчивости.,
— Из-за дела Кельно. Непонятная история.
— Вот как? А я думала, что с ним все кончено.
— Как и я. Но внезапно, когда казалось, что Шоукросс уже готов принести извинения в суде, он сделал поворот на сто восемьдесят градусов. Этот парень Кэди приехал в Лондон и собирается дать бой в суде. Шоукросс присоединился к нему. Самое удивительное, что дело взялся вести Томас Баннистер.
— Том? Довольно рискованное для него решение.
— В определенной степени.
— Ты считаешь, что сэр Адам был откровенен с тобой?
— Этому можно было бы только удивляться, не так ли?
11
Иерусалим — апрель, 1966
Услышав звонок в двери своей квартиры на улице Давида Маркуса, доктор Либерман пошел открыть их.
— Я Шимсон Арони, — сказал стоящий на пороге человек.
— Я ждал, что рано или поздно вы найдете меня, — ответил доктор Либерман.
Арони, известный охотник за нацистами, проследовал за доктором в его кабинет. Ему минуло шестьдесят восемь лет, но возраст не давал представления о его истинных возможностях. Несмотря на глубокие морщины, покрывавшие его жесткое лицо, Арони был проницателен, жесток и неутомим. Словно по контрасту с ним, Франц Либерман был мягок, добр и спокоен.
— Я читал материалы, которые вы публиковали в газетах и журналах. Кого вам удалось найти?
— Моше Бар-Това из киббутца Эйн-Гев. Он сообщил имена остальных. Как предполагается, четырех мужчин и двух женщин, которых удалось найти после всех этих лет. Вы знаете, что сейчас происходит в Лондоне. И я приехал к вам, потому что вы поддерживаете отношения с этими людьми. Нам было бы легче убедить их выступить с показаниями, если бы помог их лечащий врач.
— Я не берусь помогать вам. Они и так уже достаточно настрадались.
— Настрадались. Если вы еврей, вы обречены на страдания. И они никогда не кончатся. Взять хотя бы вас и вашу семью, доктор Либерман. Сколько своих близких вы потеряли?
— Мой дорогой Арони. Чего вы хотите? Заставить их предстать на всеобщее обозрение, подобно диким животным? Чтобы они в открытом суде рассказывали, какому их подвергали унижению? Женщины в особенности так и не смогли оправиться от него. При соответствующем лечении, при внимании и заботе ближних они способны вести то, что можно было бы назвать нормальным образом жизни. Но случившееся с ними они стараются хранить в самых потаенных закоулках своей памяти. И если они снова вытащат на свет эти воспоминания, то рискуют испытать сильнейший шок.
— Это будет вытащено на свет! Мы никогда не позволим забыть то, что было. И при каждой возможности будем выставлять это миру на глаза.
— Годы охоты за военными преступниками ожесточили вас. Я думаю, что вы стали профессиональным мстителем.
— Может быть, я в самом деле сошел с ума, сказал Арони, — когда в селекционном центре Освенцима у меня из рук вырвали мою жену и моего ребенка. Что должно случиться, того не избежать. Мне придется встречаться с ними по отдельности или вы поможете мне?
Франц Либерман понял, что, взяв след, Арони идет по нему до конца. Он никогда не бросал и не отступал. Он доберется до каждого из его пациентов и заставит их испытать стыд, после чего принудит давать показания. В конце концов, если они все соберутся вместе, он сможет приободрить их, думал доктор Либерман.
«Александер, Бернштейн и Фридман»
Адвокаты
8 Парк-сквер
Линкольн-инн
Лондон WC-2
30 апреля 1966 года
Шалом, Александер!
Могу сообщить, что достигнут определенный прогресс. Я встретился с шестью жертвами, чьи имена и предварительные показания высылаю. Мне удалось убедить их, что у них нет иного выбора, кроме как ехать в Лондон. Франц Либерман отправится с ними. Он успокаивающе действует на них.
В ходе беседы мне удалось узнать имена еще двух человек. Одна — Ида Перетц, урожденная Кардозо, которая живет в Триесте. Завтра собираюсь встретиться с ней.
Другой — Ханс Хассе из Амстердама (Хаарлемервег, 126).
Я бы хотел, чтобы вы передали эту информацию в отделение Международного форума еврейских организаций в Гааге.
Буду сообщать вам о ходе событий.
Ваш Арони»
Польша, Закопане — май, 1966
Натан Гольдмарк заметно постарел. Когда его должность следователя тайной полиции по делам военных преступников была ликвидирована, он буквально прогрыз себе путь в высшие эшелоны еврейской секции Польской коммунистической партии.
Большинство польских евреев было уничтожено нацистами. Основная часть выживших покинула страну.
Незначительное меньшинство из нескольких тысяч человек предпочло остаться — в силу преклонного возраста или страха перед необходимостью начинать новую жизнь. Некоторые из них продолжали хранить верность идеалам коммунизма.
Писатели, подобные Абрахаму Кэди, придерживались той точки зрения, что появление лагерей уничтожения было невозможно в цивилизованной западной стране, сам дух которой возмутился бы против деяний нацистов. Концентрационных лагерей не существовало ни в Норвегии или Дании, ни в Голландии, Франции или Бельгии, несмотря на то что они были оккупированы, ни в Италии или Финляндии, хотя они были союзниками Германии. И на этом фоне Польша, с ее столетними традициями антисемитизма, дала приют Освенциму, Треблинке и Ядвиге.
Позже, стремясь восстановить свою репутацию, Польша предприняла серьезные усилия для сохранения в стране еврейской общины, которая должна была стать витриной, свидетельствующей всему миру, что при коммунистах положение дел разительно изменилось. Нетронутыми остались несколько синагог, скудная еврейская пресса и убогий национальный театр, что все вместе представляло собой искусственно культивируемые жалкие остатки когда-то большого сообщества трех с половиной миллионов человек.