— Мы остановились на том, как вы лично давали обезболивающие препараты в операционной, — повторил сэр Роберт, возвращая присутствующих к начатой теме. — Выражали ли вы какого-либо рода гордость скоростью, с которой вы проводили операции?
— Нет. Но в Ядвиге приходилось так много оперировать, что я заставлял себя работать с предельной быстротой, которая тем не менее никогда не угрожала здоровью пациентов.
— Мыли ли вы руки перед операцией?
— Конечно.
— И заботились, чтобы ваши пациенты были аккуратно выбриты?
— Боже мой, да конечно.
— В случаях овариэктомии, которая проводилась по приказам Восса, к какому хирургическому методу предпочитали вы прибегать?
— Ну, после того, как спинномозговая инъекция начинала оказывать свое действие, пациента снимали с каталки и привязывали к операционному столу.
— Привязывали? Силой?
— Для его собственной безопасности.
— Привязываете ли вы и сегодня в Лондоне своих пациентов?
— Да. Это обычная процедура.
— Прошу вас, продолжайте, доктор Кельно.
— Затем операционный стол необходимо было наклонить.
— Насколько? Больше, чем на тридцать градусов?
— Не думаю. Когда приходится проводить Такую операцию на нижней части тела, то, наклоняя операционный стол, вы обеспечиваете западение кишечника и хирург получает возможность оперировать, не опасаясь поранить его. Я предпочитал делать надрез на брюшной полости, хирургическими щипцами приподнимал матку; вводил их между трубами и яичниками, после чего и извлекал яичники.
— Что вы делали с изъятыми яичниками?
— Ну, не мог же я держать их в руке. Обычно я клал их на лоток или в какой-нибудь другой сосуд, который держал ассистент. После изъятия яичников оставался обрубок, или культя. Она зашивалась, чтобы предупредить кровотечение.
— Этот обрубок, или культя, всегда зашивалась?
— Да, всегда.
— Сколько времени обычно занимала такая операция?
— При нормальных условиях от пятнадцати до двадцати минут.
— И все они проводились стерильными инструментами?
— Естественно.
— И вы надевали резиновые перчатки?
— Я предпочитал поверх них натягивать стерильные хлопчатобумажные. У каждого хирурга есть свои привычки.
— Можете ли вы сообщить милорду и присяжным, имели ли возможность пациенты, которые находились в полубессознательном состоянии, наблюдать за вашими действиями?
— Нет. Мы помещали перед их глазами экран из стерилизованной простынки, так что пациент ничего не видел.
— Ради Бога, зачем вам это было надо?
— Чтобы предотвратить возможность попадания инфекции в открытую рану, если пациент чихнет или кашлянет.
— Значит, пациент ничего не видел и не чувствовал. Но, может быть, он был в крайне подавленном состоянии?
— Видите ли, сэр Роберт, никто не испытывает удовольствия на операционном столе, но они не чувствовали того, что вы называете «крайне подавленным состоянием»
— И если даже все эти операции проводились в Ядвигском концентрационном лагере, считаете ли вы, что вам удавалось соблюдать все требования, предъявляемые к нормальной хирургической процедуре?
— Нередко нам приходилось очень трудно, но хирургия всегда была на достаточно высоком уровне.
После перерыва на ленч сэр Роберт Хайсмит заставил Адама Кельно изложить детали первой встречи с Марком Тессларом в те времена, когда оба были студентами в Варшаве.
Снова они встретились в Ядвиге, где Тесслар, как утверждал Кельно, продолжал оперировать проституток, обслуживающих эсэсовцев, и позже сотрудничал с немцами в ходе экспериментов.
— Пользовал ли доктор Тесслар каких-то пациентов или наблюдал за ними в медицинском блоке?
— Он жил в третьем бараке, где у него была своя отдельная комната.
— Отдельная комната, вы говорите. Не как у вас, делившего помещение с шестьюдесятью другими людьми.
— В третьем бараке содержались многие из жертв экспериментов. Тесслар мог ухаживать за ними. Я не знаю. Я старался избегать его, а когда нам доводилось встречаться, я пытался свести общение к минимуму.
— Вы когда-нибудь хвастались ему, что провели тысячи экспериментальных операций без обезболивания?
— Нет, хотя я был горд моими достижениями как хирург и мог, конечно, упомянуть, что сделал в Ядвиге тысячи операций.
— Операций по всем правилам.
— Да, по всем правилам. Но мои слова подверглись искажению. Я предупреждал Тесслара, что за свои поступки ему придется отвечать. Он понесет ответственность за свои преступления. Этими словами я, можно сказать, подписал себе смертный приговор. Когда, вернувшись в Варшаву, я обнаружил его там, он, чтобы скрыть свои преступления, выдвинул обвинения против меня, и мне пришлось бежать.
— Сэр Адам, — прервал его судья. — Я вынужден кое-что посоветовать вам. Попытайтесь лишь отвечать на вопросы сэра Роберта, отказавшись от мысли снабжать нас дополнительной информацией.
— Да, милорд.
— Как долго вы оставались в Ядвиге?
— До начала 1944 года.
— Можете ли вы сообщить милорду и коллегии присяжных, при каких обстоятельствах вам довелось покинуть концентрационный лагерь?
— Восс покинул Ядвигу, чтобы открыть частную клинику для жен высшего состава немецкого военно-морского флота в Ростоке на Балтике, и взял меня с собой.
— Как заключенного?
— Как заключенного. Мне приходилось исполнять роль собаки, следующей за Воссом.
— Как долго вы были в Ростоке?
— До января 1945 года, когда Восс эвакуировался в центральную часть Германии. Меня он с собой не взял. Немцы были в страшном смятении. Я продолжал оставаться в районе, который заполнили массы рабов и заключенных, почувствовавших грядущую свободу. В апреле появилась русская армия. Сначала многие из нас попали в лагерь из-за отсутствия документов, но затем я был освобожден и направился в Варшаву. Я прибыл в нее на пасху сорок пятого года, и тут же донеслись слухи, что против меня выдвинуто обвинение. Национальное подполье еще действовало, и мне удалось получить документы, что я работаю в бригаде по разборке развалин. Я скрылся в Италию, где сразу же вступил в ряды «Свободной Польши».
— И что произошло потом?
— Состоялось расследование, которое полностью оправдало меня. Я приехал в Англию, где стал работать в польской больнице в Турнбридж-Уэллсе. Там я и оставался до 1946 года.
— И затем?
— Я был арестован и заключен в Брикстонскую тюрьму, когда польское правительство потребовало моей выдачи.
— Как долго вы находились в заключении? — спросил сэр Роберт, и нескрываемая горечь в его голосе дала понять, что он осуждает подобное обращение британских властей с его клиентом.
— Два года.
— И что случилось, когда после пяти лет в Ядвигском концентрационном лагере вы провели еще два года в Брикстонской тюрьме?
— Британское правительство принесло мне свои извинения, и в 1949 году я уехал в Саравак на Борнео, где и оставался пятнадцать лет.
— Каковы были условия вашей жизни в Сараваке?
— Примитивные и достаточно трудные.
— Но почему же вы избрали именно такое место?
— Я старался обезопасить себя. Я боялся.
— Следовательно, из ваших слов можно сделать вывод, что двадцать два года вашей жизни вы провели в заключении или в изгнании за преступления, которых вы не совершали?
— Совершенно верно.
— Какой пост вы занимали в колониальной службе?