Гилрой коротко проинструктировал доктора Либермана относительно порядка перевода. Тот кивнул и сказал, что бегло говорит на иврите и по-английски, а немецкий — родной язык его матери. И перевод не доставит ему трудностей, потому что он знает миссис Шорет уже несколько лет.
— Ваше имя? — спросил Томас Баннистер.
— Иолана Шорет.
Она назвала свой адрес в Иерусалиме и сообщила, как звучала ее девичья фамилия; Ловино, родилась она в Триесте в 1927 году, Баннистер внимательно наблюдал за ней.
— Когда вы оказались в Ядвиге?
— Весной 1943 года.
— Был ли у вас вытатуирован номер?
— Да.
— Вы помните его?
Расстегнув рукав блузки, она медленно закатала ее до локтя, и зал суда вздрогнул от потрясения. Она подняла руку с отчетливо видимой синей татуировкой. Кто-то в задних рядах громко зарыдал, и присяжные в первый раз позволили себе проявить эмоции.
— Семь-ноль-четыре-три-два. И треугольник, говорящий, что я еврейка.
— Можете опустить рукав, — прошептал судья.
— Миссис Шорет, — продолжил Баннистер, — у вас есть дети?
— Собственных нет. Мы с мужем воспитываем двоих приемных.
— Что вы делали в Ядвиге?
— Четыре месяца я работала на фабрике. Мы делали детали для полевых раций.
— Тяжелая ли была работа?
— Да, мы трудились по шестнадцать часов в день.
— Достаточно ли было у вас еды?
— Нет, и я весила всего. лишь девяносто фунтов.
— Вас били?
— Да, капо.
— И что представлял собой ваш барак?
— Обыкновенный барак концентрационного лагеря. Нам выдавался один матрас на шестерых. В бараке с единственной раковиной, с двумя туалетами и двумя рожками душа размещалось от трехсот до четырехсот человек. Ели мы тут же из жестяных мисок.
— И что случилось с вами по прошествии этих четырех месяцев?
— Пришли немцы искать близнецов. Они нашли меня с сестрой и сестер Кардозо, вместе с которыми мы росли в Триесте и которых депортировали вместе с нами. Нас посадили в грузовик и отвезли в главный лагерь в третий барак, который располагался в медицинском центре лагеря.
— Знали ли вы, для чего, предназначался третий барак?
— Скоро нам это стало ясно.
— Что вам стало ясно?
— Там содержались мужчины и женщины, которых использовали в экспериментах,
— Кто вам это сказал?
— Мы оказались по соседству с другой парой близнецов, сестрами Бланк-Имбер из Бельгии, которых уже подвергли облучению и прооперировали. И нам не потребовалось много времени, чтобы понять, для чего мы здесь.
— Могли бы вы описать милорду и присяжным, что представлял собой третий барак?
— Женщины располагались на нижнем этаже, а на верхнем мужчины. Все окна, выходившие на второй барак, были забиты, потому что снаружи была стенка, у которой происходили казни, но мы все равно все слышали. Окна на другой стороне тоже были забиты, так что мы все время находились в полутьме, если не считать нескольких слабых лампочек. Дальний конец барака был отгорожен, и там находились девушки, над которыми проводил эксперименты доктор Фленсберг. Большая часть из них сошла с ума, они все время что-то бормотали или плакали. Многие из остальных, подобно сестрам Бланк-Имбер, только приходили в себя после экспериментальных операций Восса.
— Известно ли вам о каких-то проститутках или прочих женщинах, которым делались аборты?
— Нет.
— Знали ли вы доктора Марка Тесслара?
— Он был с мужчинами наверху, но время от времени помогал выхаживать и нас.
— Известно ли вам, оперировал ли он кого-нибудь из женщин?
— Я никогда не слышала об этом.
— Кто надзирал за вами в третьем бараке?
— Четыре польские женщины-капо, вооруженные дубинками, у каждой из которых была небольшая комнатка, а также женщина-врач по имени Габриела Радницки, у которой была каморка в конце барака.
— Заключенная?
— Да.
— Еврейка?
— Нет, она принадлежала к римско-католической церкви.
— Она плохо обращалась с вами?
— Совсем наоборот. Она относилась к нам с большим сочувствием. Она работала из последних сил, спасая перенесших операцию, и заходила за решетку, успокаивая тех, кто сошел с ума. Она могла приводить их в чувство, когда там начинались истерики.
— Что стало с доктором Радницки?
— Она покончила с собой. И оставила записку, в которой написала, что не может больше выносить эти муки, будучи не в силах облегчить страдания пациенток. У нас всех было чувство, словно мы потеряли мать.
Терренс с такой силой вцепился в руку Анджелы, что она едва не вскрикнула. Адам не спускал глаз со свидетельницы, и трудно было понять, тронуло ли его сказанное.
— На месте доктора Радницки кто-то появился?
— Да, доктор Мария Вискова.
— И как она обращалась с вами?
— Тоже как мать.
— Сколько времени вы провели в третьем бараке?
— Несколько недель.
— Расскажите, что случилось потом.
— Пришли охранники-эсэсовцы и забрали нас, три пары близнецов. Нас привели в пятый барак, в помещение, где стоял рентгеновский аппарат. Эсэсовцы говорили с нами по-немецки, и мы не все понимали.
Два санитара сорвали с нас одежду и, положив на стол, приладили по металлической пластинке — в области матки и со спины. Они списали мой номер на руке и зафиксировали, что пять или десять минут я подвергалась облучению.
— И каков был результат?
— На животе образовалось темное пятно, и потом меня все время рвало.
— Вас всех рвало?
— Да.
— Было ли пятно болезненным?
— Да, и скоро на его месте образовался гнойник.
— И что произошло потом?
— Около месяца мы находились в третьем бараке. Это время почти не осталось в памяти. Но я припоминаю, что становилось холодно, так что, должно быть, подходил ноябрь. Мы лежали все вместе, три пары близнецов, а потом эсэсовцы отправили нас, вместе с несколькими мужчинами, в пятый барак, где нам пришлось ждать в какой-то приемной. Я помню, что мы были очень растеряны, потому что были раздеты...
— Все в одном помещении?
— В нем был занавес, разделявший нас, но мы были так взволнованы, что скоро все смешались.
— Обнаженные?
— Да.
— Сколько вам тогда было лет, миссис Шорет?
— Шестнадцать.
— Вы из религиозной семьи?
— Да.
— И у вас не было никакого жизненного опыта?
— Никакого. До сих пор я не видела голого мужчину и его половые органы.
— И у вас была выбрита голова?
— Да, из-за вшей и опасений тифа.
— Итак, вы все смешались. Вы чувствовали унижение, смущение?
— Мы уже опустились до уровня животных и к тому же были перепуганы.
— И затем?
— Санитары привязали нас к деревянным столам и выбрили нам интимные места.
— И потом?
— Двое мужчин усадили меня на стул и пригнули мне голову к коленям, а третий всадил иглу в спину. Я вскрикнула от боли.
— Вскрикнули от боли? Минуточку. Вы уверены, что в этот момент не находились в операционной?
— Я совершенно уверена, что была в предоперационном помещении.
— Вы знали, что представлял собой укол? Может, это была небольшая инъекция?
— Мне приходилось получать много уколов.
— Так, может, это была небольшая инъекция, предшествовавшая пункции?
— Нет. Мне был сделан только один укол.
— Продолжайте.
— Через несколько минут у меня онемела нижняя часть тела. Меня положили на каталку и вывезли из комнаты. Мужчины и женщины вокруг плакали и сопротивлялись; появилось много охранников с дубинками, которые стали бить их.