— Мне хотелось бы знать, — спросил Арони,— кто звонил вам из Праги?
— Товарищ Янашек, заведующий отделом тяжелой индустрии Центрального Комитета. Он мой прямой начальник, не считая руководителя предприятия здесь.
— Товарищ Янашек сообщил вам, по какому делу я оказался в Чехословакии?
— Только то, что вы очень важный господин из Израиля, и, откровенно говоря, я считаю, что с вами стоит иметь дело.
— Отлично. Значит, мы можем перейти прямо к предмету разговора.
— Строго между нами, — сказал Тукла, — я очень рад, что мы собираемся вести дела с Израилем. На людях я бы воздержался, но с глазу на глаз должен признаться, что искренне восхищаюсь вашей страной.
— А нам нравятся чехи. Особенно их оружие, которое пришлось нам очень кстати.
— Масарик, слава Богу, что наконец мы можем называть его имя, был другом еврейского народа. Итак, вы, очевидно, интересуетесь нашими турбинами?
— В сущности, меня интересует кое-кто из ваших работников.
— В качестве советников?
— Определенным образом.
— Кто именно?
— Меня интересует Эгон Соботник.
— Соботник? Кто это такой?
— Если вы закатаете левый рукав и прочтете вытатуированный у вас на руке номер, я думаю, мы перестанем попусту терять время.
Арони наконец сказал, кто он такой, и из самоуверенного предпринимателя Густав Тукла превратился в растерянное подобие человека. Все произошло так неожиданно. Звонок от Янашека сегодня утром. Скорее всего, Арони имел выход на самые верха.
— Кто вам сказал? Должно быть, Лена.
— У нее не оставалось выбора. Мы поймали ее на лжи. Она поступила так ради вашего же блага..
Мокрый от пота, откашливаясь, Тукла встал с дивана и стал прохаживаться по кабинету.
— Так в чем же дело?
— В процессе, который проходит в Лондоне. Вы о нем знаете. Газета на вашем столе открыта как раз на этой статье. Вы должны отправиться в Лондон и дать там показания.
Тукла отчаянно старался прийти в себя, пытаясь понять, что к чему, обдумать ситуацию. Все произошло так внезапно! Так неожиданно!
— Это приказ товарища Янашека? Или кого?
— В этом деле заинтересован товарищ Браник.
Упоминание главы тайной полиции оказало свое воздействие. Арони холодно наблюдал за Туклой, когда он сел, вытер мокрое лицо и закусил тыльную сторону ладони. Арони поставил чашку и подошел к окну.
— Вы готовы выслушать меня?
— Я слушаю, — выдавил из себя Тукла.
Вы далеко не рядовой член партии, и ваши показания могут доставить некоторые. неприятности чешскому правительству. У русских крепкая память, когда речь заходит о содействии сионизму. И тем не менее ваши люди считают, что вы должны отправиться в Лондон. К счастью, даже некоторые коммунисты еще умеют разбираться, что такое хорошо и что такое плохо.
— Что вы предлагаете?
— Вы знаете, — ответил Арони.
— Побег?
Арони остановился рядом, глядя на него сверху вниз.
— До Вены отсюда недалеко. Вы член авиационного клуба Брно. В аэропорту вас будет ждать достаточно вместительный самолет, чтобы взять на борт всю вашу семью. И после вашего бегства ни у кого не будет оснований ругать чешское правительство.
Туклу била дрожь. Он попытался проглотить таблетку. У него все плыло перед глазами.
— Я знаю, на что они способны, — прошептал он. — Меня задержат в аэропорту, скажут, что неполадки с двигателем. Им нельзя доверять.
— Я им доверяю, — сказал Арони. — И я буду в самолете вместе с вами.
— Но чего ради? — взмолился Тукла. — У меня есть все. И теперь то, ради чего я трудился, пойдет насмарку.
— Теперь послушайте меня, Соботник; вы не против, если я буду называть вас Соботником? Чешский инженер, получивший практику на таком заводе, без труда найдет себе высокооплачиваемую работу и займет соответствующее положение в Англии или Америке. Откровенно говоря, вы должны быть счастливы, что вам представляется такая возможность. Не пройдет и года, как русские возьмут вас за горло и начнутся чистки, как в сталинские времена.
— А если я откажусь бежать?
— Ну, вы же знаете, как это делается. Вас переведут на какую-нибудь глухую электростанцию. Резко понизят в должности. Вашего сына внезапно исключат из университета. Возможно, сообщение о процессе Кельно заставит товарища Браника открыть какие-то старые досье... где лежат некоторые заявления относительно вас, датированные концом войны.
Тукла опустил голову на руки и зарыдал. Арони шептал ему прямо в ухо.
— Вы помните Менно Донкера. Он был членом подполья. Они ему за это отрезали яйца. Ну и... что же было, когда Кельно выяснил, что вы тоже были членом подполья?
Соботник замотал головой.
— Кельно заставил вас помогать ему, не так ли?
— Господи! — зарыдал он. — Я пошел на это всего лишь несколько раз. И я расплатился за все! Все эти годы я жил, как спугнутая крыса. Я бежал и скрывался. Я жил, боясь каждого шага, каждого стука в дверь.
— Ну, теперь, ваша тайна всем известна, Соботник, Вы должны оказаться в Лондоне. И из зала суда вы выйдете свободным человеком.
— О Господи!
— А что, если ваш сын узнает обо всем от кого-то другого, а не от своего отца. Вы же знаете, что он узнает.
— Сжальтесь надо мной.
— Нет. К вечеру соберите всю семью. В шесть часов я встречу вас около вашего дома.
— Сначала я покончу с собой.
— Нет, этого вы не сделаете. — Арони был безжалостен. — Если бы вы хотели, то сделали бы это много лет назад. И не требуйте от меня сочувствия. Если вы работали на Кельно, то самое малое, чем вы можете искупить свою вину, — это наконец сделать что-то достойное. Я встречу вас в шесть. часов. Будьте в полной готовности.
Когда Арони ушел, Тукла дождался, пока успокоительная таблетка стала оказывать свое воздействие. Приказав секретарше отменить все встречи и телефонные звонки, он заперся в кабинете. Открыв нижний ящик стола, Тукла долго смотрел на лежащий в нем пистолет, а потом выложил его на стол. В ящике было двойное дно, сделанное так искусно, что даже опытный глаз не мог бы заметить его. Большим пальцем он нажал на планку, и та скользнула в сторону. В потайном отделении лежала конторская книга. Потрепанная выцветшая обложка. Он положил ее на стол ридом с пистолетом и уставился на нее. Еле заметные буквы на обложке гласили: «Медицинский журнал. Ядвигский концентрационный лагерь, август 1943 г. — декабрь 1943 г.»
30
— Свидетельница будет давать показания по-французски.
Доктор Сюзанна Парментье, поднимаясь на свидетельское место, опиралась на трость, но отказалась от предложенного стула. Предметом гордости судьи Гилроя был его беглый французский, и он воспользовался возможностью продемонстрировать аудитории свои таланты, обратившись к свидетельнице на ее родном языке.
Сильным чистым голосом она назвала свое имя и адрес.
— Когда вы родились?
— Должна ли я отвечать?
Гилрой невольно улыбнулся.
— Не возражаю обойти этот вопрос молчанием,— сказал Хайсмит.
— Ваш отец был пастором протестантской церкви?
— Принадлежали ли вы к какой-нибудь политической партии?
— Нет.
— Где вы изучали медицину?
— В Париже. В 1930 году я получила диплом психиатра.
— Скажите, мадам Парментье, какое положение вы занимали к моменту оккупации Франции?
— Северная часть Франции была занята немцами. Мои родители в Париже. Я же работала в клинике в Южной Франции. Узнав, что мой отец серьезно болен, я обратилась за разрешением на поездку к нему. Получить его было довольно трудно. Это требовало нескольких дней жуткой бюрократической волокиты, а я интуитивно чувствовала, что мне нужно торопиться. Я решила нелегально пересечь демаркационную линию, но поздней весной 1942 года немцы задержали меня и отправили в тюрьму в Брюсселе.