— Вы слишком утомлены, — сказал Эйб. — Вы переработались.
— Джентльмены, — сказал Баннистер, — мы не можем позволить себе роскоши ссориться друг с другом.
— Слушайте, слушайте„— сказал Шоукросс.
— Мистер Кэди, — продолжил Баннистер, — вы заслужили всеобщее уважение и восхищение с нашей стороны. Но вы рассудительный человек и должны понимать последствия того, что произойдет, если вы не согласитесь на показания мистера ван Дамма. Представьте хоть на минуту, что Адам Кельно оказался полностью оправдан судом. Вам придется взять на себя ответственность за разорение вашего ближайшего друга Дэвида Шоукросса, после чего от уважения к нему как к издателю ничего не останется — он будет занесен в черный список. Но важнее судьбы вашей или Шоукросса окажется то, в каком свете в глазах всего мира предстанет победа Кельно. Она станет страшным оскорблением каждому еврею, не говоря уж о тех мужественных мужчинах и женщинах, которые отважились предстать перед судом, и, конечно, она станет сокрушительным поражением для тех, кто погиб от рук гитлеровцев. И отвечать за это будете вы.
— Тут есть и другой аспект, — сказал Оливер Лайтхолл. — Он касается будущего подхода к медицинской этике. И как бы то ни было чудовищно, в будущем врачи смогут апеллировать к этому делу, используя его как оправдание жестокого обращения с пациентами.
— Так что вы понимаете, — закончил Баннистер, — ваша точка зрения, при всем ее благородстве, полна противоречий, которые могут иметь серьезные последствия.
Эйб медленно обвел взглядом их всех, небольшую группу своих соратников, теряющих последние остатки идеализма.
— Леди и джентльмены; уважаемые члены суда присяжных, — сказал он голосом, полным глубокой печали, — я должен сделать заявление, для пущего эффекта повторив слова Томаса Баннистера, К. А., сказавшего, что даже в диком бреду никто не мог себе представить, во что превратится Германия под властью Гитлера. И он сказал, что если бы цивилизованный мир знал, что Гитлер собирается делать, он бы остановил его. Так вот, сегодня, в 1967 году, арабы ежедневно клянутся довершить дело Гитлера. Конечно, мир не допустит, чтобы развернулся новый холокауст. Нетрудно понять, что тут верно, а что нет. Верно, что люди имеют право на жизнь. И порочно стремление уничтожить их. Это очень просто и ясно. Но, увы, идеальная справедливость существует только в царствии небесном. Взять хотя бы, что мир должен был бы содрогнуться перед тем, что происходило в Биафре. Зловоние геноцида поднимается над миром. И, вне всякого сомнения, после уроков Гитлера мир должен был бы решительно выступить и положить конец геноциду в Биафре. Тем не менее это было сочтено неуместным, так как интересы английских инвестиций в Нигерии вошли в противоречие с французскими интересами в Биафре. Да и кроме того; члены суда присяжных, там всего лишь одни черные убивали других черных.
— Мы должны признать, — продолжал Эйб, что Томас Баннистер был прав, когда говорил, что как можно больше людей, включая и немцев, обязаны были идти на риск кары и смерти, отказываясь повиноваться таким приказам. Мы хотим верить, что было такое сопротивление, но мы спрашиваем себя, почему же все-таки немцы не возмущались и не протестовали? Сегодня молодые люди выходят на улицы с протестами против того, что творится в Биафре и Вьетнаме, выражая свое недовольство тем, что их соотечественники умирают на этих войнах. А мы говорим им... почему вы так страстно возмущаетесь? Почему бы вам самим не отправиться туда и не убивать, как убивали ваши отцы?
Давайте на минутку забудем, что мы находимся в доброй старой Англии. Мы в Ядвигском концентрационном лагере. Полковник СС доктор Томас Баннистер вызывает меня к себе в кабинет и говорит: «Итак, ты должен согласиться на уничтожение Питера ван Дамма. О, конечно, это будет происходить «ин камера». Пятый барак надежно изолирован, подобно помещению суда. Да н кроме того, мы вообще не собираемся выносить такие вещи на публику». И я снова повторяю вам слова Томаса Баннистера, К. А., сказавшего, что в жизни каждого человека наступает такой момент, когда она не будет больше иметь смысла, если он позволит себе пойти на унижения и убийства своих современников. И я, члены суда присяжных, не вижу более убедительных доказательств тому, что жизнь этого человека будет разрушена окончательно и непоправимо, если я разрешу ему предстать на свидетельском месте. Короче говоря, я решительно отказываюсь способствовать убийству Питера ван Дамма.
Повернувшись, Эйб направился к дверям.
— Папа! — вскрикнула Ванесса, бросаясь за ним.
— Оставь меня одного, Винни, — сказал он.
Оказавшись на улице, он остановился перевести дыхание.
— Эйб! Эйб! — кричала леди Сара, спеша за ним. — Я сейчас подгоню машину.
— Мне не нужен этот паршивый «бентли». Я хочу поймать паршивое такси марки «остин».
— Эйб, пожалуйста, позволь мне побыть с тобой.
— Мадам, я намерен направиться в Сохо, где собираюсь вдребезги напиться и переспать с какой-нибудь шлюхой.
— Я буду твоей шлюхой! — Сдерживая слезы, она схватила его за руку. — Я буду вопить, царапаться и ругаться, а ты будешь кричать и бить меня... а потом я буду сидеть рядом с тобой.
— О Господи Иисусе, — простонал Эйб, приникая к ней. — Я без сил. Я просто без сил.
33
На лице Адама Кельно, когда, сидя за столом своего адвоката, он смотрел на Абрахама Кэди, было выражение нескрываемой жестокости н радости. Их глава встретились. Адам Кельно слегка улыбнулся.
— Внимание!
Судья Гилрой занял свое место.
— Мы все потрясены и расстроены неожиданной кончиной доктора Марка Тесслара, но, боюсь, тут уж ничего не поделаешь. Намерены ли вы, мистер Баннистер, представить его заявление в виде доказательства?
— В этом нет необходимости, — ответил Баннистер.
Гилрой в изумлении откинулся на спинку кресла. Хайсмит, приготовившийся к долгой и утомительной дискуссии по этому поводу, был ошеломлен.
Шимсон Арони пробрался поближе к Эйбу и, сев рядом, протянул ему записку. «Я Арони, — было написано в ней. — Мы привезли Соботника».
— И вы собираетесь этим ограничиться, мистер Баннистер? — спросил судья.
— Я хотел бы вызвать еще одного свидетеля.
Улыбка ползла с лица Адама Кельно, и сердце у него замерло.
— С данным свидетелем связаны не совсем обычные обстоятельства, милорд, и вследствие этого я хотел бы посоветоваться с вашей честью. Свидетель занимал видное положение в коммунистической стране и бежал из нее со своей семьей только прошлой ночью. Прибыв в Лондон в два часа, он попросил и получил политическое убежище. Мы искали этого джентльмена без малого год, не имея представления, жив ли он и сможет ли предстать перед нами, пока он не оказался на Лондоне.
— Добровольно ли он согласен давать показания в данном процессе?
— Я не имею представления, что побудило его к побегу, милорд.
— Так в чем, собственно, проблема? Если свидетель действует согласно своему желанию, не может быть и речи, чтобы отказать ему в этом праве. Если же он оказался тут не по своей воле, дело значительно осложняется, так как мы не можем определить, находится ли он под защитой английского суда, пусть даже он и попросил политического убежища.
— Нет, милорд. Проблема в том, что, когда перебежчик просит убежища, это требует длительных расследований. Мы не можем отрицать вероятность того, что данный свидетель может стать объектом грязной игры, и поэтому он доставлен в суд в сопровождении нескольких джентльменов из Скотланд-Ярда.
— Понимаю. Они вооружены?
— Да, милорд. И Форин офис, и Скотланд-Ярд считают, что они постоянно должны быть рядом. Мы обязаны защитить его.
— Весьма огорчает предположение, что английский суд может стать ареной каких-то грязных дел. Я не испытываю симпатий к закрытым судебным заседаниям. Мы предпочитаем проводить только открытые заседания суда, Итак, вы просите, чтобы данный свидетель был выслушан «ин камера»?
— Нет, милорд. Теперь, когда мы обсудили данный предмет и всем известно, что в зале присутствуют вооруженные сотрудники Скотланд-Ярда, трудно допустить, что кто-то осмелится на опасные действия.