Помимо этой потенции к прогрессивному развитию, негр, как и всякий первобытный человек в новом социальном окружении, обещал южному плантатору быть также достаточно беспомощным. Ведь важное с точки зрения плантатора различие между негром и янки, как гипотетическим кандидатом в рабы, состояло в том, что негр был лишен накопившихся в янки историческим развитием известной суммы ценностей, позволявших ему самостоятельно ориентироваться в Новом Свете.
Психическое состояние негра, неожиданно, словно посредством машины времени, переправившегося через пару тысячелетий в буржуазное общество, можно себе представить лишь при достаточной силе воображения. Отправим же силой нашего воображения миллиона четыре рядовых землян (помимо их сознания) на обитаемую планету какой-нибудь далекой звезды, намного превосходящую нашу по уровню цивилизации. Каждый согласится, что жертвы нашего невинного произвола, очутившись среди обитателей высококультурной планеты с иными антропологическими признаками, психическими функциями, формами взаимных отношений, почувствуют себя потерянными в странном для них мире. Можно представить себе также трагедию этих людей, испытывающих смертельную тоску по родине, отдаленной от них страшным расстоянием космической пустыни.
Южный плантатор воспользовался гибкостью негритянской натуры ровно настолько, чтобы обучить негра самым необходимым трудовым операциям, а отсутствие ясных социальных претензий цивилизованного человека позволило ему легко защелкнуть на негре кандалы рабства. После этого он набрался наглости, чтобы объявить о своей культурной миссии и разработал соответствующую идеологию, полную отвратительной лжи, в то время как на деле он только и заботился о том, чтобы превратить негра в безотказный биологический механизм.
История раннего плантационного хозяйства на Юге была свидетельницей яростных попыток негров сбросить с себя рабское ярмо. В Южной Каролине они восставали дважды, и лишь из-за предательства оба восстания были жестоко разгромлены.
В этот период судьба рабов была достаточно безнадежной и без предательства. Их свобода осталась в Африке вместе с бытом родовой общины. Свобода, которую ценили янки, была для них невозможной. К этой буржуазной свободе они не могли даже стремиться; они не чувствовали бы себя свободными даже не будучи рабами; буржуазные общественные связи были им чужды и непонятны, они не смогли бы воспроизвести полностью и привычные им отношения, будучи лишены материальных признаков собственной культуры.
Негры могли бы получить свободу, присоединившись в результате победы к индейцам, быт которых был им близок. В таком случае они обрели бы новую родину, которая, правда, была бы иной в географическом отношении, но зато в большей мере отвечала бы их гражданским и религиозным представлениям.
Но независимо от того, как могла сложиться судьба негров, нам важно установить в качестве предпосылки следующее: представление о свободе, которое имелось у черных невольников, так же существенно отличалось от соответствующих представлений белых американцев, как исторический тип личности одних отличался от того же типа других.
Располагая этим важным исходным тезисом, попробуем ответить на вопрос вопросов американской истории: были ли готовы негры к свободе в том чисто буржуазном обществе, каким являлись Соединенные Штаты Америки, когда гражданская война сбросила с них позорные оковы?
Очевидно, рассуждая логично, следует проследить эволюцию, которую проделал характер порабощенных африканцев до драматического момента войны между Севером и Югом.
После этого, снова сопоставив эти два типа личности, мы сможем дать наиболее объективный ответ на поставленный вопрос.
Но полноте! — скажет читатель. — О каком положительном развитии характера может идти речь в условиях рабства?
И в самом деле, чем является рабство, как не полным присвоением самой личности раба его владельцем? Вспомним, как формировалась личность янки в северной полосе колонизации. Трудная жизнь вольницы отливала классические характеры людей нового буржуазного типа. Но что такое рабство, как не антоним свободы, и не рискуем ли мы воспеть ему незаслуженный дифирамб утверждением, что черные выученики его школы после линкольновской прокламации ни в чем не уступали своим белым собратьям и могли свободно влиться в шеренги буржуазного общества?
Во что были превращены негры в результате полного курса этой школы, об этом с гневом и болью пишет Уильям Дюбуа: "Преисполненные любви к людям, свободе и жизни, эти дети солнца, миллионы и миллионы были брошены в рабство, и оно с бесчеловечной жестокостью превратило их в одну общую униженную и раболепную массу, которая может быть по-собачьи предана и которая находила удовлетворение в служении своим господам телом и душой".
Человеческий продукт, получившийся как следствие действующей с жестоким педантизмом системы насилия, изобиловал отталкивающими чертами: лживость, склонность к воровству, заискивающая преданность хозяину и лакейски скопированное с него высокомерное отношение к "белым беднякам". Казалось, это было полное сокрушение человеческого духа.
Чтобы добиться от рабов беспрекословного повиновения, легислатуры южных штатов издавали для них кодексы поведения, которые были более суровы, чем в португальских, испанских и французских колониях. В судах рабы не могли выступать в качестве свидетелей по делам белых. За одно и то же преступление черные и белые подвергались разным наказаниям. Собрания и передвижение негров были строго ограничены, ношение оружия — это отличительное право свободных американцев — неграм запрещалось самым строжайшим образом, так же как и создание тайных организаций. Образование для них не было предусмотрено вовсе, что исключало существенную возможность усвоить культуру цивилизации. Рабы были также лишены права частной собственности и вместе с ним главной предпосылки, необходимой для развития соответствующего буржуазному быту характера. Браки между неграми не регистрировались и заключались лишь с одобрения хозяина. Устойчивая моногамная семья — элементарная частица высококультурного общества — не имела никаких стимулов для развития.
Плантаторы сумели также извлечь колоссальную выгоду из того обстоятельства, что первостепенные потребности первобытного человека, необходимые для поддержания жизни, и те же потребности буржуазной личности отличались так же, как их культурные состояния. Негр довольствовался удивительно малым, основной недельный рацион состоял из муки грубого помола, полутора килограммов мяса и немногим более литра черной патоки — его любимого лакомства. Одежда такая же грубая, как и еда. Взрослые получали раз в год куртку, штаны, две пары башмаков, дешевую шляпу. Дети ходили круглый год босые, с непокрытыми головами.
Самой зловещей чертой американского рабства было карикатурное сходство его уклада с внешней физиономией первобытного быта — сходство выпотрошенного чучела с живым экземпляром. Когда улавливаешь это странное тождество, рабство предстает неожиданно в таком четком освещении, как при вспышке молнии. Все исторически обусловленные черты первобытного человека оно либо поставило себе на службу, либо равнодушно превратило в порок. Мы видим коллективный труд без коллективной собственности, половую неупорядоченность вместо парного брака, примеры удивительной, нередко самоотверженной преданности хозяину в виде кривого отражения первобытной традиции братства и, наконец, уже упоминавшуюся готовность довольствоваться малым, используемую плантатором ради наживы.
Условия и последствия коллективного труда негров заслуживают особого внимания. Крупные плантационные хозяйства Юга насчитывали порой до тысячи, а то и более рабов. Постоянное взаимное общение значительных масс негров вело к сохранению, по крайней мере в виде пережитков, многих признаков первобытного состояния, в то время как домашние рабы, выполнявшие функции домашней прислуги, благодаря своей немногочисленности и постоянным контактам с белыми, гораздо быстрее усваивали их культуру и стремились отмежеваться от своих собратьев, которыми командовал надсмотрщик.