— Сегодня вас передадут другому следователю, — сказал он. — Не думаю, что его затруднит поиск доказательств, подтверждающих ваши показания, тем более что мы уже разыскали газету, о которой вы здесь пишете. Все сходится. И все же один вопрос напоследок: вы сожалеете о том, что сделали?
— Нет, теперь я не сожалею даже о том, что обстоятельства вынудили сделать это именно меня, — ответил Алекс.
* * *В рабочем кабинете в квартире премьер-министра на старинной и тихой Даунинг-стрит, в доме номер 10, сложенном когда-то из желтого кирпича, но ставшим от лондонской сажи и времени черным, в креслах напротив камина расположились два джентльмена. Сам Клемент Ричард Эттли в отличие от своего тучного предшественника был напрочь лишен каких-либо признаков внешнего (да, пожалуй, и внутреннего тоже) аристократизма. В свои шестьдесят два года он походил на тертого лидера шахтерского профсоюза или на крепкого фермера-конезаводчика, но менее всего на первого министра Короны. Его собеседник, шестидесятилетний Уильям Аллен Джоуит, назначенный Георгом VI на пост лорда-канцлера на следующий день после утверждения Эттли премьером, напротив, являл собой представителя высшего общества. Худощавый, с тонкими запястьями и пальцами пианиста, он сидел, артистично закинув ногу на ногу, обхватив колено сомкнутыми в замок руками и смотрел на огонь. Они обсуждали недавнее назначение нового министра юстиции сэра Хартлея Шоукросса на пост Главного обвинителя Нюрнбергского трибунала от Великобритании.
— Ну что ж, Аллен, нам осталось еще завершить процессы против наших доморощенных изменников, — сказал премьер-министр, подводя черту под их неспешной беседой. — Желательно разделаться с ними еще в этом году. Насколько я знаю, все следственные действия, проводимые МИ-5 по двум делам, уже закончены.
— Вы имеете в виду Джона Амери и… этого гнусавого Джойса, прозванного Лордом Гав-Гавом? Они оба сейчас в Уондсвордской тюрьме. Но предупреждаю — с Уильямом Джойсом будут некоторые проблемы, связанные с его гражданством.
— Я знаю. Но есть ведь еще один.
— Теодор Шурч? — припомнил Джоуит. — Трибунал, заседавший в Челси, в штаб-квартире герцога Йоркского, еще в сентябре признал этого выродка виновным по десяти пунктам обвинений: девять — предательство и один — дезертирство. Сейчас он, если не ошибаюсь, в Пентонвилле. Итого — трое. Обвинение двух первых я думаю поручить заботам барона Шоукросса. Это не займет много времени, так что он справится в перерывах нюрнбергских заседаний. Процессы проведем в окружном суде на Боу-стрит, который не пострадал при бомбардировках. Что до Шурча, то его, как солдата-дезертира, можно повесить с гораздо меньшими хлопотами по приговору Генерального военного трибунала.
— Согласен, — сказал Эттли, — но, говоря еще об одном, я подразумевал вовсе не подонка Шурча.
Джоуит оторвал взгляд от пламени и повернул голову:
— Ах да! Есть же еще некий летчик. Буквально вчера я получил копию его показаний от маршала Дугласа.
— Вот-вот. Как раз о нем я и хотел поговорить с вами. Это немец Алекс Шеллен, получивший вместе со своим отцом вид на жительство и статус эмигранта в тридцать четвертом году. — Премьер-министр встал и, слегка прихрамывая — последствия ранения при Эль-Ханахе во время Месопотамской кампании, — прошелся по мягкому ковру кабинета. — Это особый случай, Аллен. В отличие от той троицы, с летчиком возможны нежелательные резонансы. Вы ведь знаете настрой наших духовников и части прессы. Откровенно говоря, я даже в некоторой растерянности: публичный процесс над Шелленом нам сейчас очень некстати.
— Понимаю, — согласился Джоуит.
— Самое паршивое в том, что следователи из МИ-5 пока не выявили за ним никаких иных преступных действий, кроме помощи немецкой ПВО во время нашего воздушного налета на Хемниц в конце марта. По большому счету, мы можем предъявить ему только это, и я уже вижу, как защита, вдохновленная святыми отцами, примется делать из него спасителя безвинных женщин и детей.
— Однако обвинение в измене королю им не опровергнуть при всем желании, — заметил лорд-канцлер.
— В том-то и казус, Аллен. Все, включая доктора Белла и архиепископа Кентерберийского, навряд ли усомнятся в том, что этого немца все равно вздернут. Процесс будет использован духовниками и их союзниками вовсе не во имя его спасения, а для обвинения действий кабинета сэра Черчилля и командования наших ВВС в терроризме против мирного населения рейха. В этом главное. Шеллен — лишь удобный предлог возобновить пакостную кампанию против нашей армии и руководства, и они его не упустят. А что до личной судьбы предателя, то я больше чем уверен — сама по себе она малоинтересна его будущим защитникам.