Далее Алекс ответил на ряд вопросов о своей службе и о том, как после ранения, став стрелком бомбардировщика, попал в плен.
— С какой целью вы бежали из плена? — спросил Файф.
— С такой же, с какой и все. Чтобы вернуться к своим.
— Под «своими» вы подразумеваете британцев?
— Да.
— И что вам помешало?
— На этот вопрос, сэр, я не могу ответить кратко.
— И все же?
— Целый комплекс переживаний и обстоятельств.
— Хорошо, оставим эти ваши переживания для защиты.
Файф резко повернулся к подсудимому и спросил громче обычного:
— 20 марта 1945 года вы участвовали в отражении воздушного налета Королевских ВВС на немецкий город Хемниц, помогая в этом силам противовоздушной обороны Германии?
— Да.
Ответ Алекса вызвал первое ощутимое волнение в зале.
— В чем это выражалось?
— Я был инициатором некоторых изменений в системе обороны Хемница, а потом — во время атаки — находился на одном из наблюдательных пунктов ПВО.
— И что вы там делали?
— Руководил зенитным огнем, вмешивался в радиопереговоры главного штурмана. Все это описано в моих показаниях.
По залу прошелестел первый шум негодования.
— Мистер Шеллен, — подняв руку, Файф попросил тишины, — поскольку вы не признали себя виновным по пункту об измене королю, все, что описано в ваших показаниях, сейчас лишь принято к сведению и не имеет никакого доказательного значения. В британском судебном уголовном процессе все материалы дела исследуются с нуля при равноправии состязующихся сторон. Жаль, если мистер Скеррит не разъяснил вам эти истины.
— Я только хотел сэкономить время.
Генеральный атторней выдержал паузу, после чего, повернувшись к присяжным, взмахнул руками:
— Здесь не то место, куда приходят экономить время, мистер Шеллен. Здесь устанавливают истину и воздают по заслугам во имя справедливости.
Зал отреагировал одобрительным гулом.
— Вы действовали по заранее разработанному плану? — резко повернувшись, спросил Файф.
— Да.
— Кто разработал этот план?
— Я и мой брат Эйтель Шеллен, капитан люфтваффе.
— А кто его предложил?
— Я.
Отвечая на вопросы, Алекс старался не смотреть в сторону публики, повернувшись к ней правым боком.
— Имели ли место какие-либо обстоятельства в плане угроз, уговоров, обещаний вознаграждения и тому подобное, которые толкнули вас к вашему решению? — спросил обвинитель.
— Нет. Это был мой осознанный выбор. А если и имели место уговоры, то как раз я уговаривал брата, а затем мы вместе с ним убеждали руководство города в необходимости усиления обороны Хемница.
Каждый из последних ответов Алекса порождал в зале небольшой шум, который, впрочем, быстро стихал, словно исходил от накатившейся на пологий берег невысокой волны.
— Вы лично вели огонь по британским самолетам из какого-либо вида оружия?
— Нет.
— Вы видели, как падают сбитые «Москито»?
— Да.
— Чувствовали ли вы радость в этот момент?
— Я чувствовал удовлетворение. Впрочем, когда стало ясно, что город спасен, я испытал и радость.
Шум в зале усилился. Не удержавшись и взглянув на публику, Алекс вдруг вспомнил одну из иллюстраций из книги о Шарлотте де Корде. Она стояла, окруженная враждебной толпой в зале суда дворца Консьержери, и не только не рассчитывала на пощаду, но не ждала и даже не желала ни единого возгласа в свою защиту. Так и он стоял сейчас в зале Главного уголовного суда Англии и Уэльса, давая такие ответы на поставленные вопросы, которые ни у кого из присутствующих, включая судей и присяжных, не могли не вызвать к нему все более возрастающей антипатии. И все же что-то подсказывало ему, что честность и прямота, с которой он отвечал на вопросы обвинителя, в конечном счете принесут свои плоды. Должны же они понять, пусть не все, пускай единицы из них, что он действовал не из личной заинтересованности, и поэтому ему нечего стыдиться. Сравнение же своего положения с тем, в котором оказалась Шарлотта де Корде в зале парижского революционного трибунала (его ровесница, ведь ей было двадцать пять, как ему теперь), придали ему мужества.
— Кто из немцев в тот момент знал, что вы бывший британский летчик?
— Только мой брат. Но должен подчеркнуть, сэр, что я не был бывшим британским летчиком, я по-прежнему оставался бежавшим из лагеря военнопленным.
Шум возрос до такой степени, что пришлось вмешаться лорду-распорядителю.
— Вы по-прежнему считали себя британским офицером, подданным его величества? — с интонацией удивления в голосе произнес генеральный атторней.