— Фу ты, черт! Напугал, — вздрогнул от неожиданности Эйтель.
Он задернул шторы светомаскировки, включил свет и сел напротив. Некоторое время оба молчали.
— Не переживай, — сказал, наконец, Эйтель. — На твоем месте я поступил бы так же. В конце концов, кто сказал, что наши фюреры, короли и президенты непогрешимы, и мы должны выполнять их волю, даже когда их собственные действия перестают внушать уважения.
— Значит, твой фюрер тебе уважение внушает до сих пор? — вяло, слегка заплетающимся языком заметил Алекс.
— Нет, просто я не попал в ситуацию, подобную твоей. — Эйтель плеснул в стакан и себе. — Ты, главное, не кисни. Во-первых, никто ничего не узнает; во-вторых, завтра же отправлю тебя на север — у меня на этот счет есть идея, и ты смотаешься к нейтралам или сразу к своим; в-третьих… в-третьих, я тебя предупреждал.
— Да я все понимаю, Эйтель, — Алекс откинул голову назад и закрыл глаза, — я спасал людей от бессмысленного уничтожения, я спасал город, спасал того кладбищенского инвалида и маленькую девочку Фриду. Все это так, но скажи, разве смогу я теперь пожать руку, протянутую мне британским офицером? Да что офицером — простым англичанином? Разве смогу я после всего этого посмотреть в глаза ребят из своей эскадрильи? Даже Осмерт, этот мерзавец и подонок, и тот по всем меркам выше меня.
— Какой еще Осмерт?
— Да… там один… неважно.
— Почему неважно, расскажи.
И Алекс коротко поведал брату про печальную историю Каспера Уолберга и про роль в ней Осмерта, а также про дневник своего друга — тетрадь в зеленой обложке, которую он обещал передать его родителям.
— Ладно, пошли спать, — сказал Эйтель, видя, что еще немного, и его брат уронит голову на стол. — А что касается твоих самокопаний, то наплюй на все, мой тебе совет. Я всегда подам тебе руку! И я буду горд и счастлив отдать за тебя свою жизнь.
* * *Утром долго звонил телефон, но Эйтель накрыл его подушкой. Потом прибыл курьер. Он сообщил, что их обоих — гауптмана Шеллена и лейтенанта фон Плауена ждут в городской магистратуре.
— Приехал гауляйтер и какое-то начальство из Берлина, — добавил он, уходя.
— Начинается, — ворчал Эйтель, просовывая ремень портупеи под погон. — Сейчас станут лепить из мухи слона. А через несколько дней британцы все равно разделают нас, как бог черепаху.
— Может, мне не ехать? — спросил Эйтель.
— Да этот уже видел тебя. Теперь неудобно. Голова-то не болит? Выпей аспирину.
— Ты говорил, что сможешь отправить меня куда-то на север.
— Можно попробовать, — Эйтель сменил свою черную повязку на свежую и принялся примерять давно не ношенную фуражку. — Как раз вчера я узнал, что полковник Нордман прилетел в Шарфенштат — это перевалочный аэродром здесь поблизости. Оберст Карл Нордман — инспектор дневной истребительной авиации Восточного фронта.
— И, конечно, твой хороший знакомый?
— Не то чтобы хороший, но то, зачем он мотается по аэродромам, нужно больше ему, чем мне.
— И зачем же он мотается?
— Зачем? — Эйтель надел серые замшевые перчатки, протянув вторую пару Алексу. — Он по всей стране собирает пилотов для работы на севере. Там сейчас идет грандиозная эвакуация войск и гражданского населения из окруженных районов. Нужно обеспечивать прикрытие морских транспортов. Самолетов полно, а летчиков не хватает. Вот он и собирает пилотов по госпиталям, да всяких бесхозных, у которых, пока они лечились или ездили в отпуск, расформировали летную часть.
Когда они подъехали к громадному зданию городской ратуши, сложенному из желто-серого камня и своей тяжелой архитектурой походившему, с одной стороны, на замок, а с другой — на католический собор, их уже ждали. Знакомый Эйтелю офицер проводил братьев в гардероб, а затем наверх, в большой, на четверть заполненный людьми, актовый зал. Кеттнер тут же подхватил обоих Шелленов и подвел к человеку с золотыми дубовыми листьями и орлами на петлицах коричневого пиджака. Алекс, не столько видевший гауляйтера Саксонии на дрезденском кладбище — он стоял слишком далеко, — сколько слышавший его зычный голос, сразу понял, что перед ним Мартин Мучман. Выражение его крупного лица с пухлыми губами, мясистым носом и несколько выпуклыми бледно-голубыми глазами не оставляло сомнений, что человек этот сколь властен, столь же и жесток. «Этот будет держать оборону до конца», — подумал Алекс.