— Что же, меня отпускают или нет?! Это свинство, господа! Я не обедал и хочу есть.
Из толпы выделился какой-то полуоборванный субъект.
— Вы, пожалуйста, поосторожнее выражайтесь, — заявил он мне. — Вас никуда не отпустят; вы здесь и останетесь.
— Это свинство, — повторил я раздраженно. — Извольте сказать, отпускают меня или нет. Если нет, я пошлю за едой.
— Нечего брыкаться, посидите тут, вы не имеете права уходить…
Становилось противно. В это время вернулся один из депутатов, и я повторил ему свой вопрос.
— Конечно, вы можете уходить, — отвечал он.
— Да вот этот кавалер не согласен, — сказал я.
— Какой? Вот этот? Вы кто такой, товарищ? Я вас не знаю. Вы пришли случайно. Товарищи, его кто-нибудь знает?
Молчание.
— Товарищи, его нужно убрать подальше.
И субъекта убрали.
Я спустился вниз. Под воротами стояла непроглядная тьма. У самых ворот в полушубке сторожа дежурил пролетарий с револьвером.
Другой зажег спичку, третий вставил ключ в скважину. Щелкнул замок, калитка открылась, и я вышел. На улице стояло человека три. На противоположной стороне шагали какие-то люди. На обоих углах Эртелева переулка с улицы Жуковского и Бассейной тоже ходили тени. Типография и Эртелев переулок охранялись. Пролетарии могли спокойно работать.
Ночь прошла спокойно. Управляющий типографией г. Богданов, которому предложили отпустить его под честное слово, отказался уйти, говоря, что он отвечает за целость вверенного ему имущества и не покинет здания. Пролетарии его оставили. К сторожу и десятнику был приставлен караул, вооруженный револьверам! Арестованным запретили сообщаться и следили за каждым их движением. Набор шел очень медленно, да и рукописи поступали чрезвычайно медленно. Ждали текущего материала, который еще не поступил в типографию. Когда г. Богданов давал советы торопиться с работой, ему отвечали:
— Успеем, нам спешить некуда.
Уже к утру, к пяти часам, появился метранпаж и корректор — по-видимому, народ очень опытный. Несколько позже приехали два автора и одна авторша — еврейка. Они писали статьи настолько медленно, что метранпаж потерял терпение и, вырвав недописанный листок, крикнул:
— Ну вас к черту с вашей передовой статьей, выйдем без нее.
Бумага была заперта в сарае. Пролетарии решили взломать замок. Господин Богданов запротестовал и потребовал, чтобы послали за артельщиком. Посланы были два товарища. Они привели артельщика, и тот выдал бумагу.
Среди ночи приезжал какой-то незнакомый с револьвером.
— Во какой, — рассказывал потом сторож. Приехал еще какой-то субъект и при входе крикнул:
— Вот и я, главный предводитель хулиганов!
Наборная работа окончилась около шести часов утра.
Начали выколачивать матрицы и отливать стереотип. Газа, которым согревались печи для стереотипа, не оказалось. Послали куда-то двух рабочих, и газ появился, Все лавки были заперты, но в течение ночи провизия добывалась беспрерывно. Для пролетариев лавки открывались. В семь часов утра приступили к печатанию официальной пролетарской газеты. Печатание длилось до одиннадцати часов утра. К этому времени типографию очистили, унеся с собой экземпляры газеты. Увозили ее на извозчиках, которых собрали в достаточном количестве из разных концов. Впрочем, ночью, около четырех часов, на Бассейной стояло… два автомобиля (!). Утром в типографию попал В. В. Васмунд, заведующий домами А. С. Суворина. Его арестовали и продержали до окончания работ.
Полиция обо всем узнала на другой день и сделала „большие глаза“…»
Если выбросить из рассказа романтические «автомобили», таинственные «тени» с браунингами, свирепых оборванных субъектов, рисовавшихся напуганному воображению верного стража суворинских интересов, то в общем он верно передает те условия, при которых обыкновенно печатались «Известия».
Номера газеты выходили в большом количестве и расходились, конечно, главным образом, среди рабочих. Несмотря на неоднократные просьбы различных буржуазных организаций выдавать им «Известия» в большом количестве за плату, последние доставались им в очень ограниченном числе. Точных цифр, в каких печатались «Известия», не помню: кажется, от сорока до шестидесяти тысяч. Раздавались они рабочим даром.
Поведение правительства по отношению к Совету было несколько странное. Вначале оно, видно, не усмотрело ничего особенно опасного в новом учреждении, ставшем во главе стачки. Оно не предполагало, что Совет мог сделаться такой крупной общественной силой, с которой не на шутку придется считаться. Положим, и трудно было помешать первым заседаниям Совета. Высшие учебные заведения еще не открылись, митинги каждый день происходили беспрепятственно, и Совет заседал под их прикрытием. Позже, когда Совет окреп, когда правительство под давлением стачки должно было пойти на уступки и серьезно считаться с общественным настроением, Совет сделался совершенно «легальной» организацией, и полиция даже как будто бы взяла его под свое особое покровительство.