Смуглый мальчик бегает между деревьев.
— Папа! — кричит мальчик. — Апа!
— А, джан, — ласково откликается отец.
На нем мятые штаны, простая крестьянская одежда. Густые усы топорщатся. Коротко стриженные волосы тоже топорщатся. В руках у отца черпак, который он погружает в бочку с сильно пахнущей жижей — перебродившей тутой. Вокруг распространяется набивающий оскомину, удушливый, бьющий в нос запах брожения. Мальчик не любит его. Из всех запахов ему более всего нравится, как пахнет сургуч. Этот запах означает, что отец заканчивает свои дела и теперь будет играть с ним. Надо только постараться, чтобы братья не опередили. Скорее забраться к нему на колени. Сургуч капает на конверт, и отец пять раз прикладывает к нему медную свою печать.
— Апа! — снова зовет мальчик.
Он уже не бегает, а, затаившись, прислушивается к тому, что творится наверху, в зеленой листве.
Нескольких черпаков хватает, чтобы наполнить бадью. Распрямив спину, отец ищет глазами мальчика.
— А, джан? — спрашивает, подходя.
Мальчик расширенными от нетерпеливого ожидания глазами смотрит на отца снизу вверх. Такие большие глаза здесь у всех: у людей, ишаков, коз, баранов, волов.
— Можешь, апа, свалить это дерево?
— Зачем?
Мальчик молчит.
— Ты должен помнить, как мы рубили засохшую тутовицу.
— Рубили, — говорит мальчик. — А просто руками можешь?
— Одними руками ни один человек не сможет.
— Даже Аслан Баласы?
— Аслан Баласы, — говорит отец, усмехаясь. — Хотя, конечно, он настоящий герой и наш родственник, боюсь, что и Аслан Баласы не смог бы.
— А-а-а… — разочарованно тянет мальчик. — Ты говорил, что он самый сильный человек в Карабахе, его все беки боялись.
Отец кивает, возвращается к бадье. Мальчик идет за ним.
— Почему нас беки не любят?
— Разные беки, — уклончиво отвечает отец.
Он оттаскивает бадью к чану, под которым третий день, не затухая, горит огонь. Здесь еще жарче, чем в роще.
Остатки перебродившей туты слиты в чан. Отец отгребает золу, поправляет ведро, в которое, набухая на конце короткой трубки прозрачно голубеющими каплями, стекает водка, имеющая такой же острый, пряный, чуть кисловатый запах.
— Меня тоже беком зовут, — говорит отец. — Мирзаджан-беком. Ты что, никогда не слышал?
— Слышал, апа.
— Люди из уважения меня так называют. Какой я бек, — вздыхает отец. — Татарские беки поклялись однажды убить меня.
— За что?
— Сами за советом пришли. Рассудил по справедливости, только и всего. А потом сколько месяцев пришлось у крестьян скрываться, в варандинских лесах. Тебя на свете не было. Бедная мама с детьми жила под охраной двух псов. Я даже не знал, жива она или нет. Придут ночью, убьют — кто защитит?
— Мама говорила, ты раньше учителем был.
— Давно.
— Теперь людей судишь?
— Защищаю, а не сужу. Большая разница.
Не хочется вспоминать, не хочется говорить об этом. Мальчик не должен знать, как наказали при всех, как несправедливо обошлись, незаконно. Прохвоста-священника обругал, подумаешь! А его наказали, да еще при людях — позор какой. И сейчас бы учительствовал.
— О, господи!..
Лицо отца мрачнеет. Руки опустил, ссутулился, будто поваленный ствол старой тутовицы длинной палкой поддел и теперь хочет его с места сдвинуть.
— Почему татары наши враги? — в который раз спрашивает мальчик и не может дождаться ответа.
Отец молчит. В его голове, как заноза, застряло воспоминание. Сколько лет прошло, а не забывается. Как за шакалом паршивым охотились. Сколько бы скитаться еще пришлось, если бы старый бек не умер, а молодые не передрались бы из-за наследства. Ведь мусульманин тогда его спас, у себя в доме спрятал. Против своих пошел.
— Враги? — переспрашивает отец. — Люди разные.
Земля накаляется. Полдень скоро. Гомон в тутовой роще усиливается. Уже ни одной отдельной трели не разобрать. Летняя лихорадка сотрясает рощу. Слышно блеянье коз.
— Жарко.
— Поди воды попей. Только быстро не пей. Холодная вода.