«В каждом из наших городов существуют комитеты партии, работающие на нескольких языках, до сих пор на трех (русский, грузинский и армянский), — делился своим опытом Богдан Кнунянц на пятом заседании II съезда, — а если понадобится, и на четырех (еще татарский). И несмотря на это, до сих пор никаких неудобств от этого не создавалось и успех движения на Кавказе не ослаб».
Я вижу высветленную весенним солнцем жизнь бакинского дворика, вылезшую кое-где травку, которую жует, пачкая мокрый нос в сухой земле, дворовый пес. Жует, чихает и кашляет. Во дворе я вижу Мехака Аракеляна — банвора Мехака, или, по-русски, рабочего Мехака, — с изнуренным, заросшим щетипой лицом, точно после тяжелой болезни. Как и Тигран, он не спал две ночи, печатая на гектографе листки к предстоящей демонстрации, — те самые, со сваленным с трона царем, валяющейся короной и сломанным скипетром.
Банвор Мехак щурится от яркого света, гладит собаку, затягивается папиросой, Тигран, пошатываясь от усталости, незлобиво дразнит хозяина дома Мешади Абдул Салама, будто для того только, чтобы не заснуть.
Зашедшим сюда ненадолго Людвигу, Богдану и Авелю Енукцдзе кажется, что эти бледные тени, громко именуемые работниками типографии Бакинского комитета РСДРП, тотчас исчезнут, стоит подойти к ним ближе.
— Как дела? — спрашивает Авель.
— Еще половины не сделали, — отвечает Мехак.
— Сколько же все-таки?
— Считайте. Шесть с половиной тысяч печатных и полторы тысячи гектографированных. Ваш брат измучился, — обращается он к Людвигу и Богдану. — Что делать, я ведь рисовать не умею.
— Э, — машет рукой Тигран, — ничего особенного.
— Наш Тигранчик выносливый, — говорит Богдан.
— Мелик научит не есть и не спать, — жалуется Мехак. — Мелик сам может неделю так.
— Где он, злодей?
— Печатает. Они там на пару с Вано. Хотите посмотреть работу?
— Для того и пришли.
Мехак скрывается в доме. Собака лениво жует траву.
— Сегодня должны собраться представители районов, — говорит Людвиг. — Будем решать вопрос о демононстрации.
А что, — с подозрением оглядывает братьев Тигран, — может, зря стараемся?
— Какой там зря! Рабочие возбуждены. Самым трудным будет убедить их не брать с собой на демонстрацию оружие.
В прошлом году, — включается в разговор Мешади Абдул Салам, — многие не пошли, боялись резни. Говорили, мусульман бить будут.
— Сознательные рабочие такого не скажут, — важно замечает Тигран.
Богдан слушает его, не улыбаясь. Он вспоминает, как маленький Тигран стрелял из рогатки в мусульманина А продавца туты, за что получил от отца изрядный нагоняй. И еще вспоминает: они с Людвигом в ннгиджанском саду. Разве все это было с ними? Нет, конечно. С кем-то еще.
— Что ж, — продолжает Тигран, — они стрелять будут, а мы, как овцы, ждать, пока нас убьют?
Солнце. Утро. Бакинский дворик. Глухая глинобитная стена. Молодой Богдан. Молодой Авель. Молодом Людвиг. Юный Тигран. Весна революции.
Банвор Мехак приносит листки.
— Нужен еще станок, — говорит Людвиг. — «Гутенберг» один не справляется.
Тихо, скороговоркой говорит, слов почти не разобрать.
— С Леонидом Борисовичем посоветоваться надо.
— Вано, — зовет Богдан, — иди сюда.
— Он прав, — подходит Вано, — станок нужен. Пусть Никитич расщедрится еще рублей на сто. С тремя наборами как справиться? Если бы только один русский текст.
— Может, еще одного наборщика нанять? — предлагает Мехак.
— Денег нет, — не смотрит на него Людвиг.
— Они с Медиком хотят из нас святых сделать. По пятьдесят копеек на два дня выдают. А иногда вовсе голодом морят.
— Вы и есть святые.
— Ты уж точно святой Петр, — подтрунивает «Дедушка»-Мелик над Мехаком. — Ей-ей, он похож на этого святого соню.
— Нужно еще найти того, кто продаст станок.
— «Гутенберга» ведь удалось купить.
— Разве апостол Петр был соней? — начинает злиться Мехак.
— Товарищи, что за глупости, ей-богу. Как не стыдно?
— На татарском будет набирать Мешади.
— Красной краской печатать будем, — говорит Мешади Абдул Садам.
— Да, — говорит Богдан, рассматривая карикатуру. — Молодец Тигранчик. Красное с черным — просто замечательно.
— Красной краской на татарском печатать будем. Один мудрый человек сказал, что красный цвет — это цвет радости. Красный цвет самый лучший для глаз. От него расширяется зрачок. А от черного сужается.
— Вот и все, что известно о той типографии, — говорит Мешади. — Это все, что от нее осталось. Здесь, под стеклом. Между прочим, хозяина дома, где они устроили типографию, тоже звали Мешади. Мешади Абдул Салам Мешади Орудж-оглы. Запишите лучше, а то трудно будет запомнить.