Эти стихи я извлеку из небытия и перечитаю, когда Елизаветы Борисовны уже не будет в живых. Я сумею постичь истинный их смысл, глядя на далекий огонь — освещенное окно тифлисской квартиры Аршака Зурабова. Выхватив наугад несколько фигур из ночи, тот свет преодолеет время и дойдет до сегодняшних дней как свидетельство давней жизни в окаменевшем куске прозрачной смолы.
— Топуридзе теперь крещеный, — говорит Постоловский, весело взглянув на меня, но в это время в наружную дверь звонят и жена Аршака идет открывать.
— Полиция, полиция! — доносится из передней грубый мужской голос.
И возмущенный женский. И снова мужской:
— Пропустите!
Голос звучит лениво, точно его обладатель знает все наперед и, скучая, ожидает, когда утомительно знакомые, однообразные протесты сменятся неизбежным смирением.
В комнату входят ротмистр и два жандарма. Дворник и еще один, штатский, остаются в прихожей.
— Господин Зурабов?
— Да. В чем дело? — спрашивает Аршак, на мгновение смешавшись.
— Я должен произвести обыск в вашей квартире.
— По какому праву?
— Вот, — говорит ротмистр, протягивая Аршаку документ.
— Я буду жаловаться.
— Извольте.
— Вам известно, что я служу в городской управе?
— Нам это известно. По какому случаю сборище?
— Крещенский праздник, — пожимает плечами Аршак.
— Приступайте, — говорит ротмистр жандармам.
— Но, господин ротмистр… Простите?..
— Моя фамилия Бугайский.
— Господин Бугайский, это недоразумение. Однако… если угодно… прошу. Пока ваши подчиненные будут искать бомбы, которых у меня нет, не присядете ли с нами к столу?
— Благодарю. Мы ищем не столько бомбы, сколько руководителей социал-демократической организации. Кстати, кто нам открыл дверь?
— Моя жена.
— А это…
— Двоюродная сестра Татьяна, — поспешил с ответом Аршак. — В настоящее время проживает у меня.
Нина Аладжалова скромно потупилась.
— Господин Постоловский, господин Цхакая — друзья дома. Господин…
— Арамаис Ерзинкианц, — представился я. Ротмистр Бугайский повертел мою визитную карточку.
— Вы бакинец?
— Совершенно верно, бакинец.
— В Тифлисе давно?
— Нет. Впрочем, можете справиться у господина Меликонидзе, в доме которого я остановился.
— Это ваш знакомый? — почтительно осведомился ротмистр.
— Родственник, — не вдаваясь в подробности, отвечал я.
Через полтора месяца, когда меня арестовали в Москве, та карточка помогла полиции установить мою личность, поскольку адрес Меликонидзе для ротмистра Бугайского и принадлежавшая мне рукопись были написаны одним почерком, а паспорт, выданный бессрочно Озургетским уездным управлением, оказался не лучшего качества.
— Господин Бугайский! Господа! Прошу за стол.
— Благодарю.
— Ведь праздник, господа, праздник…
Бугайскому потом сильно нагорело от начальства. Шуточное ли дело — упустить руководителей Кавказского Союзного Комитета! Ротмистр Бугайский был молодым, неопытным человеком. Ему простили.
В тот день быстро стемнело, помягчало и повалило с неба. Мокрый снег засыпал мостовые, тротуары, крыши, покосившиеся балкончики и веранды города.
Арамаис Ерзинкианц, он же Кавказец, Русов, Рубен, а через несколько дней — дворянин Алексей Моисеев Гогиберидзе, то есть с приездом в Москву как бы превратившийся в грузина, Богдан шел по вечернему Тифлису, оставляя за собой глубокие черные следы. Город истаивал, растворялся в мелком кружении хлопьев, обретая особую, не свойственную ему красоту, напоминавшую фантазии художника, чьи полотна, вывешенные в лондонской галерее Тэйт, так поразили Богдана летом 1903 года, а меня — зимой 1975-го на выставке, привезенной в Москву из Лондона. В размытых, как Тифлис снегопадом, морских пейзажах мерещились бури, в растрепанных ветром деревьях Италии — мифические фигуры пророков, в прошлом угадывалось настоящее, в реальном — идеальное.