Купец ехал в Россию по делу. Некоторые российские цекисты имели смутное представление об истинном характере конфликтов между «большинством» и «меньшинством». Примиренцы делали вид, будто ничего не происходит. Меньшевики захватывали комитеты. Только встретившись в Москве с Носковым, Красивым и Гальпериным, Ленгник понял, насколько серьезное положение сложилось в партии. Тревога заграничной группы большевиков расценивалась здесь некоторыми как блажь сопревших в отсутствие практических дел эмигрантов.
Так возникло это почти неприметное облачко на горизонте.
Раскаленная русская почва, постоянная угроза арестов, мелькание лиц, сумятица мнений, напряженный характер жизни развили у некоторых местных работников прогрессирующую близорукость. Тогда как сверху, с живописных швейцарских гор было видно, что облачко несет бурю, молнию, которая может спалить начавшее набирать рост деревце революции, обуглить его, сжечь дотла.
Купца раздражало интеллигентское высокомерие Гальперина, поучающий тон, снисходительный взгляд. Гальперин говорил о том, что негоже, мол, сеять смуту среди своих, что все они принадлежат к организации, само название которой требует соблюдения демократического стиля отношений. Что именно создаваемый сегодня стиль обусловит будущее партии. «Наша тактика, — говорил Гальперин, — должна опираться на массовое движение, а не на кучку заговорщиков. Завтра кому-то еще не понравится что-то в решении съезда, и он вздумает созвать новый съезд. К чему мы придем? Во что превратимся?» И еще не раз Гальперин козырял словом «тактика», которому Купец решительно противопоставил стратегию: важен конечный результат — быть или не быть революции.
— Но согласитесь, товарищ Ленгник, ее судьба не так уж сильно зависит от превратностей европейского климата и от умонастроений Заграничной лиги наших многоуважаемых товарищей, — не без сарказма заметил Гальперин.
Разговор чуть не кончился дракой. Гальперин не хотел скандала. Купец на него не шел. Тем не менее завершилось скандалом. И полным разрывом. Ленгнику казалось, что, понюхав власти, цекист Гальперин стал не в меру надменен. Это его и взорвало.
В том числе это.
Личные пристрастия, несовместимые черты характера, мягкотелость и беспощадная жестокость, удовлетворение тщеславия и ненасытная жажда действия не в последнюю очередь разводили бывших товарищей в разные стороны.
Казалось бы, как легко договориться. Как упростилась бы жизнь, если бы на той только основе возникали группы, кружки, партии, что одни умны, другие глупы, третьи коварны, четвертые благородны. Сколько всего намешано в том непостижимом вареве, которым бурлит алхимический котел истории! Какие только элементы в нем не образуются, в какие диковинные молекулы не складываются! Лепится молекула к молекуле, на ощупь угадывая сродство, а другая, напротив, отталкивается, подходящую себе пару ищет, обрастает оболочкой, тычется в разные стороны, ударяется о стенки, пока не соединится с себе подобной, не прореагирует со своим антиподом. А если никого не найдет, то весь век одиночкой промыкается, останется неуловимой, нечувствительной для истории нейтральной частицей или пусть даже заряженной положительно или отрицательно.
В июне выследили и арестовали Ленгпика. Арестовали Баумана и его жену Медведеву, тоже нелегалку. Из нижегородской тюрьмы в Таганку перевели Стасову. Она проходила сразу по московскому и по петербургскому делам, шутливо потребовав по такому случаю две камеры. Несмотря на то, что заключенные содержались в одиночках, все они без особого труда поддерживали связь друг с другом и с внешним миром. К лету «цитадель царизма» превратилась в «цитадель большевизма», иронией истории созданную самим государством.
Богдан писал письма жене Лизе. Лиза писала ему.
Департамент полиции 00№ 141.1904 г.
Совершенно секретно
Начальнику С.-Пб. охранного отделения
В дополнение к предложению от 12 марта с/г за № 3081 ДП сообщает, что, по имеющимся агентурным сведениям, письмо из С.-Пб. от 22 февраля, адресованное Анне Аваковне Исаханян, выписка из которого была препровождена вам при означенном предложении, предназначена содержащемуся под стражей в московской губернской тюрьме Богдану Кнунянцу, автором же предложения должна быть его жена, Елизавета Васильевна, урожденная Голикова, подлежащая на основании высочайшего повеления в мае 1903 г. высылке под гласный надзор полиции в Вятскую губернию на 3 года, но до приведения сего в исполнение скрывшаяся за границу. Ввиду сего ДП просит вас выяснить, если представится возможность, в течение какого времени проживала в С.-Пб. названная Кнунянц (Голикова), по какому документу, и о последующем со сведениями о деятельности и сношениях за время пребывания в столице уведомить.