«…По вновь полученным агентурным сведениям, Джугашвили был известен в организации под кличками „Coco“ и „Коба“, с 1902 года работал в социал-демократической организации… как пропагандист и руководитель I района (железнодорожного) в Тифлисе. Упомянутый в письме Гурген (старик Михо) — бывший учитель Михаил Григорьев Цхакая — издавна принадлежит к числу серьезных революционных деятелей, являясь центральной личностью среди националистов и местной социал-демократической организации. При ликвидации 6 января 1904 г. Тифлисской социал-демократической организации был застигнут во время обыска вместе с известным революционным деятелем Богданом Кнунянцем в квартире Аршака Зурабова.
После раскола 17 января 1905 года в Тифлисской социал-демократической организации Цхакая примкнул к фракции „большинства“ и 17 июля был на сходке „большевиков“ в квартире Бориса Леграна».
«23 августа. Богдан Мирзаджан Кнунянц. Бывший член комитета Московского (привлекался и судился, отбыл наказание); теперь здесь принимает близкое участие в местном комитете „большинства“».
Певучий стиль полицейской прозы заставил меня задуматься о той почти библейской интонации, в которой начинал Иван Васильевич свое повествование. Видимо, он намеревался написать нечто вроде жития, построить замкнутый четырехзвенный цикл, устойчивый в силу взаимного притяжения противоположно заряженных сторон: священник Тер-Месроп — его сын, бунтарь Иване — ненавистник церкви и почитатель всевышнего неистовый Мирзаджан-бек — и, наконец, химик-революционер Богдан Кнунянц. Замыкание неподатливой исторической линии в квадрат можно было осуществить только таким образом, ибо последующие поколения в силу ряда почти не зависящих от них обстоятельств выпадают из этой геометрической фигуры, в которой Богдан оказывается непосредственно сочлененным со своим прадедом, потомственным священником.
Перед отъездом Богдана из Тифлиса чета Кнунянцев отправилась к ювелиру на Головинский проспект. Вопреки насмешливым возражениям мужа, Лиза во что бы то ни стало хотела сделать ему подарок перед разлукой.
— Можно подумать, что мы расстаемся навсегда.
— Хочу, Джаник, чтобы ты всегда обо мне помнил. Пусть это будет талисман.
— От чего он должен меня уберечь?
— От тюрьмы, болезней и, конечно, от других женщин.
— Женщины угрожают скорее Саше Бекзадяну, чем мне.
Посмеялись. Долго стояли у витрины. Лиза разглядывала выставленное под стеклом.
— Зачем, Лиза? Запонки, заколки. Ей-богу…
Армянин за прилавком терпеливо ждал.
— Покажите это, — обратилась Лиза к продавцу, указав на серебряную коробочку.
— Porte-monnaie, мадам?
Лиза кивнула, приняла из рук ювелира игрушку, нажала кнопку. Серебряный кошелек открылся. Внутри он был отделан карминово-красным шелком; две тонкие расходящиеся перепонки придавали ему сходство с пастью диковинной морской рыбы. Он был гладок, тяжел, и створки смыкались так же плотно, почти не оставляя шва, как раковина живого моллюска.
— Это портмоне подошло бы барышне.
— Ты можешь держать в нем деньги.
— Лучше я запрячу под эту подкладку прокламации, — шепнул он ей дурашливо. — Или вот!
Он достал бумажник и извлек из него небольшой плоский пакет.
— Что это?
— Память о давних занятиях химией. То, что внутри, я сам получил когда-то из нефти. Все думал: понадобится. Авось, пригодится и в самом деле. Смогу же я когда-нибудь возобновить свои химические опыты, — печально пошутил он и опустил пакетик в жаркое нутро кошелька. Лиза расплатилась, попросила не заворачивать и потянула Богдана к граверу, который сидел тут же, в соседней лавочке.
— Уж это совсем ни к чему, — пробовал сопротивляться он. — Хочешь снабдить меня паспортом для полиции?
— Не беспокойся, Богданчик, я все продумала. Он вырежет только две буквы — Б и Е или Е и Б — как хочешь. А еще лучше, пусть будет буква в букве. Поди догадайся.
Он послушно следовал за ней.
— Богданчик, милый, что с тобой? Ты не рад подарку? Где ты? Ты ведь сейчас не со мной. Или… тебе неприятно тратить на пустяки столько времени? — спросила она, и губы ее чуть дрогнули.
Он обнял ее, привлек к себе.
— Встрече с Миха ты куда больше обрадовался.
— Ну вот, пошли упреки. Хотя обижаться должен я: ты не проявила никакого интереса к моим занятиям химией.
— Пожалуйста, расскажи что-нибудь еще о том пакете. Открой его.
— Не подлизывайся.