Опознание как свидетельство — это вообще довольно хитрая штука. Подсознание часто играет фокусы даже с теми свидетелями, которые совершенно уверены в себе, а в деле Богги свидетели увидели подозреваемого через два года после преступления.
Тем не менее, как я уже говорил, мы можем явиться в любую тюрьму в стране и найдем там сотни случаев, когда человек был осужден в силу доказательств даже менее весомых, чем те, которые были представлены в деле Богги.
Был один фактор, который свидетельствовал в его пользу. Слушание дела Богги проходило в Федеральном суде. Досточтимый Ллойд Л. Блэк, федеральный судья, был терпелив и достаточно вежлив, в отличие от тех, кто, не утруждая себя тщательным изучением фактов по делу, стремятся лишь скорее «расчистить календарь».
Он особенно заинтересовался делом, когда выслушал заявление дочери Морица Петерсена, той самой женщины, которая сидела у постели умирающего отца, когда тот назвал имя убийцы; она совершенно определенно утверждала, что не верит в возможность убийства ее отца Кларенсом Богги или в то, что он что-то знает об убийце, и она просто не может поверить, что ее отец вообще знал Богги.
На судью Блэка произвела сильное впечатление серьезность заявления дочери убитого. В конце концов, он во всеуслышание заявил на открытом заседании, что предпочел бы дополнительное расследование по этому делу.
Таково было фактическое положение дел, когда я приехал в Валла-Валла, поговорил с Томом Смитом, встретился с Кларенсом Богги, побеседовал с ним, листая его грустное досье, а затем принялся изучать свидетельства по этому делу.
Я решил, что тут потребуется основательное расследование, и связался по телефону с Раймондом Шиндлером в Нью-Йорке. Мне сообщили, что он в Лос-Анджелесе и собирается вылетать в Нью-Йорк. Я убедил его лететь по другому маршруту и присоединиться ко мне, так что он сел на ночной самолет и прилетел в Валла-Валла, где нас уже ждал зафрахтованный мною самолет, на котором мы вылетели в Спокан.
Одним из ключевых моментов в этом деле была официальная точка зрения, исходя из которой опрашивали ту домохозяйку в Спокане, видевшую убийцу, убегающего из хижины Петерсена, и которая, тем не менее, не опознала в нем Богги.
Мой судебный опыт говорил мне, что тут должны быть очень специфические причины, по которым женщине, стоявшей на свидетельском месте, задавали такие несколько странные вопросы. После ряда стандартных вопросов расследование подошло к той точке, где следующим логическим вопросом была бы просьба указать на убийцу, но следствие свернуло с этого пути, и адвокат так и не вернулся на магистральный путь обычной процедуры допроса.
Такие ситуации нередко возникают, когда прокурор готовит ловушку для представителя защиты. Зная, что показания убежденного в себе свидетеля необходимо дезавуировать, прокурор в ходе допроса делает вид, что ходит вокруг и около, предоставляя второму участнику перекрестного допроса прекрасное «окно». Вторая сторона сует в него голову — и створки со стуком захлопываются.
Но когда мы с Шиндлером читали и обсуждали показания этой женщины, у нас не создалось впечатление, что готовилась такая ловушка. У нас появилось ощущение, что тут была какая-то подоплека в том, что обвинение предпочитало мямлить.
Конечно, со времени процесса прошло много времени, но мы рассчитывали, что нам удастся найти женщину и поговорить с ней.
Нам все же удалось ее обнаружить, и в разговоре с ней выяснилась потрясающая история.
Да, эта женщина и ее сын видели убийцу, убегающего из хижины Петерсена. Они преследовали его, когда он убегал, не пытаясь задержать его, но стараясь не упустить из виду. Лица его увидеть им не удалось (вообще никто из свидетелей не видел лица убегавшего). Но этой женщине удалось увидеть краешек его щеки и заметить цвет кожи.
Некоторое время спустя после убийства, когда Богги, по-видимому, уже сидел в тюрьме, эта женщина заметила какого-то типа, который бродил около хижины Петерсена. (Необходимо заметить, что в то время в кустах поблизости были найдены несколько смертельных орудий убийства, которые во всех деталях совпадали с тем, которым был убит Петерсен.)
Свидетельница была абсолютно уверена, что встреченный ею мужчина был тем самым, который убегал из хижины Петерсена. Она кинулась к телефону и позвонила полиции, сказав ей, что человек, который убил Морица Петерсена, находится неподалеку и чтобы они приехали и арестовали его.
Полиция сказала ей, чтобы она перестала морочить им голову, ибо человека, убившего Морица Петерсена, зовут Кларенс Богги, он арестован и сидит под замком, ожидая суда.
Женщина продолжала настаивать, что убийцей является именно этот человек и что он, во всяком случае, без толку шатается здесь и что полиция должна приехать и задержать его.
В полиции повесили трубку.
И спустя некоторое время бродяга скрылся из глаз.
Но и это было еще не все. За день до суда над Богги помощник прокурора посетил школу, в которую ходил двенадцатилетний сын свидетельницы.
По ее словам, помощник прокурора нарисовал перед мальчиком очень впечатляющую картину. Мальчику было сказано, что он самый важный свидетель. В этот день он будет освобожден от уроков. В школу за ним приедет большая полицейская машина и заберет его. Мальчику придется предстать перед судом. Оказавшись на свидетельском месте, он принесет присягу и в возмещение потраченного времени получит деньги, которые будут принадлежать только ему и которые он сможет потратить, как ему захочется.
Тем не менее помощник прокурора хотел бы быть уверенным, что он сможет опознать Богги, который будет сидеть прямо перед ним. Он хочет услышать от мальчика, что он видел лицо убийцы, убегающего из домика Петерсена, и что этим убийцей был Богги.
Но мальчик возразил, что он не видел лица убийцы.
Из рассказа женщины выяснилось, что это помощник прокурора сказал ему: «Но я хочу услышать от тебя, что ты видел его. Ты же знаешь, что я официальное лицо. И я не стал бы просить тебя делать что-то противозаконное. Поэтому я и хочу, чтобы ты сказал: я видел лицо этого человека».
Растерянный и смущенный мальчик, тем не менее, отрицательно покачал головой. Он не может утверждать, что видел убийцу в лицо, поскольку этого не было.
В конце беседы помощник прокурора предупредил мальчика, что он не должен сообщать матери об их разговоре. И поэтому из школы мальчик вернулся домой настолько встревоженным и обеспокоенным, что даже не мог есть.
Мать стала спрашивать его, что случилось, но, помня предупреждение, он не захотел ей ничего рассказывать. Но встревожившись и чувствуя, что над сыном нависла какая-то серьезная опасность, она насела на него, пока он не сдался и, заливаясь слезами, не рассказал ей, что произошло.
Мать оказалась прямой и честной женщиной.
Взяв сына за руку, она прямиком направилась в офис прокурора, где шли последние приготовления к битве в зале суда, которая должна была развернуться на следующий день.
— Чего вы хотели от моего сына? — с возмущением спросила она.
Ничего нет удивительного, что прокуратура решила обращаться с ней очень осторожно. Ничего нет удивительного, что ее не просили в зале суда опознать Кларенса Богги. Задай они ей такие вопросы, она сказала бы, что, по ее мнению, Кларенс Богги — не тот человек, которого она видела, что у него другая комплекция, другая походка и что она уверена во встрече с настоящим убийцей, который бродил вокруг в то время, когда Кларенс Богги уже сидел в тюрьме. Рассказала бы она и то, что полиция отказалась приехать по ее звонку.
Необходимо напомнить, что к моменту начала нашего расследования со дня убийства Петерсена прошло пятнадцать лет. И мы уже не могли поговорить с этим мальчиком, потому что он вырос, стал молодым человеком, пошел на войну и отдал жизнь за свою страну.
С другой стороны, помощник прокурора, который так старательно обходил острые углы, сам был обвинен в преступлении и попал в тюрьму.
Так что в наших руках была версия, которую мы не могли проверить. Мать, естественно, не слышала разговора сына с помощником прокурора. Она знала только то, что ей рассказал сын, после чего она выразила в прокуратуре свое возмущение. Это была грязная и подлая история. Помощник прокурора пытался обмануть правосудие, убеждая мальчика, который только входил в жизнь, совершить бесчестный поступок, о низости которого он сам был прекрасно осведомлен, он пытался обречь человека на смерть, убеждая двенадцатилетнего мальчика: «Я официальное лицо. И я не стал бы просить тебя делать что-то противозаконное».