И он действительно издал горестный крик.
– Наследство принадлежит нам всем, – произнес он, успокоившись.
– Есть завещание, – тихо и спокойно сказал Жак. – Его нельзя изменить. Нельзя, даже если бы ты тоже обратился в христианство. И вы оба просто все потеряете.
– Ну, – сказала Жанна, – в этом я не так уж уверена. Скажу больше, почти уверена в обратном.
Это были ее первые слова с начала разговора.
– Я член городского совета. Нам пришлось недавно решать сходную проблему. Завещание отца-еврея, который лишил наследства дочь за то, что она вышла замуж за торговца-христианина, было изменено.
Абигейл и Йозеф подняли голову.
– Изменить завещание отца… – прошептал Жак, потрясенный этим последним ударом, нанесенным покойнику.
– Жак, – сказала Абигейл, – мое решение принято.
Она впервые назвала брата этим именем.
– Всего десять лет назад никто бы не посмел… – начал он.
Мир, иными словами Париж, изменился, и Жанна действительно чувствовала это. Похоже, что после дела Пет-о-Диабль[11] люди осмелели.
– Ты не хочешь взять меня к себе? – спросила Абигейл. Он накрыл ладонью ее руку.
– Не говори таких вещей.
– Ты не хочешь взять Йозефа?
– Когда я уходил из дому, мне хотелось похитить вас обоих.
– Что ж, я перейду в христианство… – сказала она.
– И я тоже, – заявил Йозеф. Жак вскрикнул.
– Ты хочешь, чтобы наследство досталось дяде? – спросила Абигейл.
– Нет! Но такой процесс вызовет скандал! – воскликнул Жак. – Все узнают, что…
– Скандала не будет, – вмешалась Жанна. – Я сделаю так, чтобы никто ничего не узнал. И прошение будешь подавать не ты, а Абигейл.
Три головы повернулись к ней. И Жак вспомнил, что у нее имеются особые связи во дворце Турнель.
– Но чтобы процесс мог состояться, вам, Абигейл и Йозеф, необходимо креститься.
Она встала.
– Мертвецы не должны тащить за собой живых, – сказала она, прежде чем спуститься в лавку.
Через день после своего прихода в дом на улице Бюшри Абигейл и Йозеф были окрещены. За это время Жанна успела побывать у короля и добилась, чтобы новообращенные также носили фамилию де л'Эстуаль и чтобы суд рассмотрел их дело при закрытых дверях.
В церкви Сен-Северен отцу Мартино пришлось подогревать лед, чтобы получить воду для обряда.
– Дочь моя, – с улыбкой сказал он, – я вижу в этом символ: вы растапливаете лед сердец.
В тот же вечер, когда Франсуа ушел спать, Жанна подарила Абигейл и Йозефу меховые шубы и попросила принести плащи, в которых они пришли. Те с некоторым удивлением поднялись за ними. Когда брат с сестрой вернулись, Жанна энергично мешала поленья под задумчивым взором Жака. Она взяла у них плащи.
– Я сожгу эту одежду, – сказала она им. – На ней знаки рабства, в которое ввергли вас христиане. Мне оно так же ненавистно, как и вам. Все мы дети Господа. Как мне вы брат и сестра, потому что вы брат и сестра Жака, так и Господу вы дети, а Господь один.
Они выслушали ее в молчании. Она бросила в огонь плащи один за другим. Они смотрели, как горит их одежда, почти безучастно. Когда с этим было покончено, Жак налил всем вина.
– Теперь, – объявила в заключение Жанна, – вы можете везде ходить свободно.
Вскоре они нанесли визит адвокату, которого Жанна знала по своей работе в городском совете.
Судебное решение было вынесено за десять дней до Рождества.
Жанна только что отпраздновала свой двадцать второй день рождения.
Итак, Илию Штерна уведомляли, что по решению суда он должен передать своей племяннице Абигейл и своему племяннику Йозефу наличные, долговые обязательства и проценты, оговоренные в завещании его брата Исидора. Опекуном Йозефа будет барон Жак де л'Эстуаль, проживающий на улице Бюшри. Все трое отправились к дяде, чтобы забрать наследство. Это было мужественным поступком, поскольку Илия не скрывал своего осуждения и горечи, но также и данью уважения дяде, ибо бесчеловечно было бы поручить такое дело судебному исполнителю.
На улицу Бюшри они вернулись с грустными лицами; можно было подумать, что в сундуке, привезенном ими на тележке, были не деньги, а останки Исидора Штерна.
Они пересказали то, что произошло во время этой короткой встречи.
– Стало быть, род моего брата пресекся, – сказал Илия.
Он упрекнул их в слабости натуры, не устоявшей перед деньгами. Жак прервал его:
– Деньги тут ни при чем. Есть человеческие чувства.
– Что ж, печальны времена, когда чувства берут верх над честью и долгом.
– А Жак ответил ему, что честь без счастья не более чем рабство, – подхватил Йозеф.
– Мы подарили ему три дома, – сказал Жак.
Затем они приступили к разделу наследства.
– Я буду действовать по справедливости, а не по праву старшинства, – провозгласил Жак.
Это означало, что он отказывается от значительной части своей доли, ибо как старший сын имел право на половину имущества отца.
– Я не хочу никаких письменных соглашений между нами, Жак, – заявила Абигейл.
Она вопросительно взглянула на Йозефа. Тот склонил голову:
– Я тоже.
– Очень хорошо, – сказал Жак. – Итак, каждому из нас полагается по сто тридцать семь тысяч четыреста пятьдесят ливров. Я включил в свою долю долговые обязательства и проценты, поскольку они всегда ненадежны. По решению суда я являюсь опекуном Йозефа и управляющим его долей, которую пущу в оборот и передам ему, когда он достигнет восемнадцати лет. До тех пор буду обеспечивать его всем необходимым. Если вы не против, мы прямо сейчас разложим деньги на три кучки, чтобы каждая доля хранилась отдельно из соображений безопасности.
Он попросил у Жанны три куска полотна и разделил деньги. Потом, связав концы каждого из них, уложил деньги Абигейл и Йозефа в принесенный ими сундук, а свою долю – в собственный сундук.
После этого Жанна рассказала им о путешествии в Эгюранд и Бузон.
Никогда еще с таким нетерпением не ждали весны.
Прежде всего, именно весной Жак и Жанна собирались обвенчаться. Кроме того, рассказы Жанны о поездке в их владения привели всех в восторг и воспламенили воображение: Жак, Абигейл, Йозеф и, конечно, Франсуа жаждали увидеть свое царство.
По желанию будущих супругов свадьбу отпраздновали в узком кругу: кроме обитателей дома на улице Бюшри, приглашены были только Гийоме с невестой, его сестра Сидони с мужем, их мать-птичница, Жак Сибуле, управляющий лавки да Главном рынке, жена суконщика госпожа Контривель и швея. Единственными почетными гостями, не входившими в круг близких друзей, оказались отец Эстрад и отец Мартино.
Поведение Франсуа изумило всех: можно было подумать, что это он женится. Счастливый уже тем, что в доме теперь жили Абигейл и Йозеф, он сходил с ума от радости при мысли, что у него будет такой отец, как Жак, покоривший его своей добротой. Он и раньше считал Жака не отчимом, а отцом. О Бартелеми де Бовуа он не горевал, поскольку совсем его не помнил.
В день Входа Господня в Иерусалим будущие супруги на лошадях выехали шагом с улицы Бюшри. На свою вторую свадьбу Жанна надела длинное голубое платье с клинчатыми складками на груди и расшитую серебром вуаль того же цвета. Из-за холода она накинула подбитый мехом плащ. Ничто, даже кольцо, не напоминало ее предыдущий свадебный наряд. Жак был одет в короткий камзол, затянутый широким серебряным поясом с бирюзовой пряжкой, и в широкие штаны до колен. Весь его костюм тоже был голубого цвета. Лишь берет был красным, что создавало контраст с черными волосами. За женихом и невестой ехала на лошади Абигейл в своем первом ярком платье – зеленом, с кораллового цвета вышивками и серебряным пояском. За ней следовал на коне Йозеф, державший перед собой Франсуа. Все остальные шли пешком.
Войдя в церковь Сен-Северен баронессой де Бовуа, Жанна вышла оттуда баронессой де л'Эстуаль.
Собралась толпа зевак. Светлые волосы Жанны и смуглая бледность Жака создавали ослепительный контраст. Прошел короткий апрельский ливень со снегом, небо засияло голубизной. Богато одетый вестник ожидал выхода молодой четы. Он вручил Жанне кожаный футляр.