– И, однако, ты удивительный любовник! – со смехом воскликнула она.
– Я хотел телом своим сказать тебе нечто иное, – ответил он, склонив голову.
Он ни разу не произнес слово "любовь". Она была поражена. Впервые в жизни мужчина укротил ее своим умом.
Возможно, она ничего не понимала в жизни. Ни в своей, ни в чужой. Даже Жак, тоже, несомненно, верный завету ничего другим не навязывать, столь многому ее не научил.
– Но что сказал бы Жак? – спросила она.
– Он был бы оскорблен, если бы я не сделал того, что сделал.
Она покачала головой, в очередной раз не понимая, что он имеет в виду.
– Это один из еврейских законов, закон левирата. Когда мужчина умирает или пропадает без вести, брат обязан принять в наследие его жену.
Она не стала говорить ему, что он больше не еврей. Это мистическое наследие слишком многое значило для нее. Оно вернуло ее к жизни.
19 Лицо над изгородью
Жозеф оказался не только необычным и деликатным любовником. Он был первым и, наверное, последним представителем совсем иного типа: он воспитывал ее. Не только беседами, которые случались после ужина, если она просила об этом. Но также своим поведением, умом или любовью, ей было трудно отделить одно от другого. Жесты Жозефа настолько соответствовали его речам, что она не переставала изумляться. Он объяснил ей, что любовные органы не более порочны, чем другие части тела, иначе во время близости пришлось бы завязывать глаза и рот. Поэтому прикосновения, которые она сочла бы бесстыдными со стороны любого другого, будь то даже Жак, казались ей совершенно естественными со стороны Жозефа.
– Все тело создано для любви, милая, – сказал он ей однажды.
И привел ее в экстаз с помощью одних лишь рук. Словно играя на лютне.
В былые дни ее иногда раздражали тяжелые шаги мужчин, но Жозеф, подобно своему брату, ступал по земле легко и уверенно. Невозможно было отделить в нем духовное от физического. Когда по вечерам он, облачившись в просторный домашний халат, подолгу занимался своим туалетом, у нее возникало впечатление, что она стала любовницей изысканного монаха, правда непонятно какого ордена. Она была уверена, что покойный отец Мартино, знавший происхождение Жозефа, счел бы его опасным еретиком, и первые столкновения с теологами при дворе Рене Анжуйского только укрепили ее в этом убеждении.
Однако еретиком он был, конечно, в равной мере и для евреев и для христиан. Он не верил ни в Бога, ни в черта и полагал, что дьявол – это упадок духа. Он говорил, что епископы, благословляющие солдат на битву, являются самыми ревностными поборниками Сатаны, о существовании которого они же и возвещали. И еще он утверждал, что Бог есть эманация духа, жаждущего порядка.
– Чрезмерная страсть к порядку тоже порождает фанатизм.
Он все же приступил к созданию трактата, который просил у него король Рене. И назвал его "Максимы для мудрого короля". Франсуа приехал из Орлеана одновременно с письмом, доставленным верховым курьером из Италии, который сделал крюк сначала до улицы Бьевр, а затем до ратуши Анжера. Слуги в особняке Дюмонслен знали только название города, куда их хозяйка отправилась, и бедному вестнику пришлось обратиться к местным властям, чтобы узнать адрес Жозефа де л'Эстуаля. В глазах у него еще стояли тачки с полусгнившими трупами, которые он видел в Париже. "Почти три тысячи покойников! – воскликнул он. – Полностью обезлюдевшие дома!" Жанна, кормилица и слуги содрогались от ужаса, слушая его. Жозеф дал ему три ливра сверх положенной платы чтобы вознаградить за опасности и труды, и велел слугам покормить его.
Потом он распечатал письмо: Анжела произвела на свет дочь и выражала свою любовь Жанне и Жозефу. Феррандо намеревался приехать в Париж до наступления зимы, чтобы обсудить с ними некое важное дело. В Париж? Значит, он не слышал о чуме? Жозеф тут же написал ответ, в котором уведомлял о бедствии и советовал отложить поездку: как только эпидемия закончится, Феррандо известят, дело же может подождать. Затем он спустился на кухню, где курьер заканчивал ужин, и, вручив ответ, посоветовал всё-таки ехать на сей раз через Лион. К посланию он присовокупил пять ливров. Положительно, переписка обходилась недешево!
Франсуа, получив письмо от матери с ее адресом в Анжере, сумел нанять лошадь. Выехав на заре, он скакал почти весь день и, обняв Жанну, объявил, что страшно устал, но счастлив увидеть ее здоровой и невредимой. Пока не пришло письмо, он изнывал в Орлеане от тревоги, не зная, где мать и жива ли она: редкие путешественники, прибывшие из столицы, рассказывали такие ужасы, что волосы вставали дыбом. Затем он подхватил на руки Деодата, чмокнул его и стал подбрасывать вверх, как делал прежде. Наконец он расцеловался с Жозефом.
Франсуа хватило одного взгляда, чтобы угадать связь, соединившую его мать с братом Жака. И они сразу поняли это. С детских лет Франсуа проникся искренней любовью к Жозефу. В коллеже их дружба еще более окрепла. Ситуация явно застала юношу врасплох. На мгновение заколебавшись, он несмело улыбнулся.
Оказавшись наедине с матерью, он тихо сказал ей, не сводя с нее своих зеленых глаз:
– Он так похож на Жака, правда?
Она едва не покраснела. Однако после ужина он уже играл с Жозефом в шахматы.
На следующий день жизнь в доме вошла в обычное русло. Жанна нашла в кофре последний подарок Жака и унесла его в сад: это было "Лэ" Франсуа де Монкорбье, или Вийона.
Франсуа играл в мяч с Деодатом. Она дошла до пятой строфы:
Она с досадой отложила книгу. Неужели это о ней? Разве она разрушила их связь или он сам это сделал, ударившись в бегство из-за соучастия в преступлении? Разве отказывалась она выслушивать его мольбы? Разве не он влюбился в другую женщину? И зачем, спрашивается, он вновь явился к ней? В этом человеке все было ложью. Зачем, черт возьми, написал он эти стихи? Чтобы разжалобить читателей?
Приступ ужасного кашля разорвал утреннюю тишину. Ее сыновья прекратили игру; она взглянула на них – оба смотрели в сторону изгороди, которая была от нее совсем близко. Она подняла глаза и увидела лицо человека, чей взор был устремлен на нее.
Она испустила крик.
Лицо было совершенно истощенным, а голова походила на череп, вознесенный над изгородью, словно зловещий призрак на ярком солнце.
Ей было знакомо это лицо. Эти выступающие скулы. Темные глаза, некогда с поволокой, губы, некогда столь сочные…
Она застыла от ужаса, узнав этого человека. Его взгляд был прикован к книге. Затем он перевел взор на детей. Она снова закричала. Кормилица бросилась к ней.
Призрак издал сдавленный возглас, затем исчез. Сквозь ветви изгороди Жанна увидела, что он упал. И побежала к калитке.
Франсуа де Монкорбье лежал на спине с открытыми остекленевшими глазами. Умер? Она смотрела на него. Что он увидел? Ее или Ад? По его телу пробежала судорога. Тощая рука со скрюченными пальцами скребла землю. Из углов приоткрытого рта потекли струйки крови.
Подавив ужас и отвращение, Жанна склонилась над ним. Он был мертв. Но отчего он умер? От чумы? Здесь? Неужели чума настигла ее в Анжере? К ней подбежали Франсуа, Деодат и кормилица. Она велела им вернуться в дом и сама направилась туда.
– Зовите приставов! – крикнула она. – Возможно, он умер от чумы.
Кормилица испуганно вскрикивала.
Призрак черной смерти, казалось, не испугал Франсуа де Бовуа. Подойдя ближе, он долго смотрел на человека, лежавшего на земле: неужели заметил сходство? Затем вернулся в сад. Жанна стояла на крыльце. Он поднял глаза на мать, удивленный смятением, в которое повергла ее смерть несчастного бродяги. Во взгляде его был вопрос. Но для признаний время еще не наступило. Она должна была защитить своего сына. И потому не произнесла ни слова. Слуга побежал за приставами; его жена приготовила настой из ромашки.