– Vollendet![54] – воскликнул Шёффер.
Действительно, печать была превосходной: литеры, с такой любовью вырезанные Франсуа, предстали на бумаге во всей своей красоте. Лист повесили на стенку, и Шёффер решил, что такое событие нужно отпраздновать. Они отправились в таверну, выпили много пива, заедая его сосисками, и Франсуа, которого здесь называли Франц, чувствовал себя бесконечно счастливым. Шёффер сказал, что молодой де л'Эстуаль, невзирая на свой семнадцатилетний возраст, завершил обучение в качестве подмастерья и отныне в его отсутствие будет мастером; тем самым он давал ему преимущество перед собственным сыном Арминием, которому предстояло унаследовать мастерскую в Майнце. Гильдии печатников еще, разумеется, не существовало, и возникли некоторые сложности с прево торговцев, который не мог понять, к какому цеху Франсуа приписать. Наконец было решено включить его в корпорацию ювелиров.
На следующий день Франсуа, изучив первый оттиск, обнаружил несколько едва заметных заусениц на контурах отпечатанных букв и обратил на это внимание Шёффера.
– У тебя глаз зорче, чем у меня, мой мальчик. Все так. Как же я не заметил? Слишком жидкие или недостаточно тщательно размешанные чернила.
Флаконы с чернилами стояли на подоконнике, в той части мастерской, куда не доходил жар печи.
– А из чего они сделаны? – спросил Франсуа.
Шёффер бросил на него иронический взгляд.
– Хочешь узнать? Еще бы, это один из величайших секретов нашего искусства!
Все же он доверил Франсуа тайну: чернила представляли собой смесь, включавшую шесть с половиной частей сажи, из которых одна часть была жирной, полторы части танина, полчасти окиси железа, треть части винного спирта, часть и две трети части дистиллированной воды. Одну часть сажи можно было заменить чернилами каракатицы, если таковые имелись в наличии.
– Одно из необходимых условий – это тонкость измельченной крошки, которая должна быть легче самой тонкой пыли и подниматься от дыхания, пока не добавишь винный спирт и воду.
Через десять дней Карл Смелый вступил в Льеж, который в принципе – но только в принципе – находился в его владении. Город дорого заплатил за союз с Людовиком.
На улице Труа-Кле с королевским пренебрежением отнеслись к военным новостям. Шёффер приступил к первому в этой мастерской большому изданию – печатанию Библии на латыни, объемом в тысячу двести восемьдесят страниц инкварто, по 42 строки на каждой, с буквицами работы Франсуа де л'Эстуаля. Жанна с Жозефом примчались из Парижа, а Феррандо явился из Лиона с запасом сукна, которое намеревался продать на ярмарке в Страсбурге.
Именно в этот день асессор князя-архиепископа Александра Люксембургского решил выяснить, чем все-таки занимаются в мастерской на улице Труа-Кле, ибо прево торговцев поделился с ним своими опасениями. Асессора приняли с величайшим почтением и с бутылкой кирша. Шёффер показал ему первые напечатанные страницы из Книги Бытия. Тот едва не задохнулся. Конечно, он слышал о печатне, но… но…
– И все это сделано механически?
– Нет, монсеньер, – ответил Шёффер, – это создано руками и разумом человека по божественному внушению.
Первые отпечатанные листы дрожали в руках асессора: внезапно он опомнился и покачал головой. С трудом сдерживая волнение, он пробормотал, что должен – да, и незамедлительно, сегодня же – известить о великом чуде князя-архиепископа. Жанна, Жозеф, Феррандо, Франсуа и все остальные едва не расхохотались. Асессор отбыл в полном восторге.
Его преосвященство князь-архиепископ не нашел свободного времени, чтобы прийти сразу, как советовал ему асессор: история с князем-епископом Карлом Бурбонским, которого жители Льежа выставили вон, чтобы насолить Карлу Смелому, привела к тому, что папа прислал своего легата, Онофрио ди Санте-Кроче, с поручением восстановить авторитет Святейшего престола при посредничестве Александра Люксембургского. И дело это отнимало у князя-архиепископа много сил.
Сверх того, очевидные притязания Карла Смелого на Верхний Эльзас крайне тревожили как обитателей Страсбурга, так и швейцарцев: ведь если бы Бургундцу и в самом деле удалось завладеть этими землями, он воссоздал бы древнюю Лотарингию, что означало конец свободной торговле, которая обеспечивала благосостояние города и других поселений по обоим берегам Рейна.
До сих пор Страсбург был в своем роде независимой республикой, где светская и духовная власть, то есть бальи с одной стороны и архиепископ с другой, превосходно уживались, радея о процветании населения. Внезапно Бургундец назначил своего бальи, Петера Хагельбаха. Жители Страсбурга сразу возненавидели его за грубость и явные намерения втянуть город в чрезвычайно невыгодный конфликт между французским королем и мятежными принцами.
Александр Люксембургский быстро стал поборником и даже оплотом независимости города. В конечном счете, он представлял папу, а Павел II больше благоволил Людовику, чем Карлу. Таким образом, князь-архиепископ превратился в защитника свободы Страсбурга.
Он появился на улице Труа-Кле лишь за неделю до Рождества 1467 года, естественно, в сопровождении своего асессора и секретаря. Библия была уже отпечатана и даже переплетена в рыжеватую кожу с клеймом Труа-Кле, выдавленным под воздействием высокой температуры на прекрасном золоченом корешке с восемью прожилками.
Александр Люксембургский был мал ростом, он компенсировал это высокомерным тоном и высокими каблуками. Прелат пришел в восторг от книги, положенной на высокую подставку. Франсуа медленно переворачивал перед ним страницы.
– Изумительно! – прошептал он. – Изумительно! Мне не подобает говорить такое, но это красивее, чем Библия нашего дорогого Ментелина, которая, однако же, замечательно издана. Кто рисовал эти миниатюры?
– Я, ваше преосвященство.
– Они показывают, что ручная работа намного лучше. Но боюсь, это будет слабым утешением для монахов-переписчиков, которых вы с Ментелином оставите без работы.
– Ручную работу всегда будут ценить, ваше преосвященство.
– И сколько экземпляров этого шедевра вы напечатаете?
– Сколько пожелает ваше преосвященство.
– И все они будут украшены этими буквицами?
– По желанию покупателя, ваше преосвященство.
– И какую цену назначите вы за украшенный экземпляр?
– Пятьдесят экю, если угодно будет вашему преосвященству.
Прелат кивнул.
– Угодно, – сказал он. – Мне нужно десять таких книг. Я забираю с собой эту, которую подарю его святейшеству папе Павлу Второму. Второй экземпляр пойдет его высочеству императору Максимилиану, третий…
Купленный экземпляр завернули в тонкую ткань, и асессор принял его в руки так, словно нес Младенца Христа.
Пятьсот экю, шестьсот восемьдесят семь с половиной ливров! Франсуа почувствовал, что у него вырастают крылья.
Арминий и Кокельман подмигнули ему.
– Как объяснить, мэтр Франсуа, – спросил князь-архиепископ, – что вы, парижанин, приехали в Страсбург и начали создавать подобные шедевры, тогда как в Париже, сколько мне известно, печатни пока еще нет, хотя талантами этот город не обделен?
Франсуа на мгновение задумался.
– Не знаю, ваше преосвященство. Мне кажется, что искусством, подобным моему, можно заниматься только в спокойствии душевном, а в Париже такого спокойствия редко удается достичь.
Князь-архиепископ усмехнулся:
– Для своего возраста вы проницательны! Борьба за власть смущает душу, как омуты тревожат гладь пруда.
С этим он ушел.
Поскольку бальи Хагельбах был слишком занят политикой, чтобы проявить интерес к новой печатне, "Мастерскую Труа-Кле" посетил бургомистр города. Узнав, что князь-архиепископ приобрел для себя экземпляр, он пожелал купить такой же. Но торговался жестоко, и Франсуа в конце концов уступил: отдал книгу за сорок семь экю вместо пятидесяти, подчеркнув, что делает это в знак уважения к высокому рангу покупателя, и попросив никому об этом не рассказывать.