Нет необходимости описывать все события, произошедшие или повлиявшие на сложившуюся в Мурманске ситуацию. Самое главное заключается в том, что 6 марта, по просьбе мурманских Советов, адмирал Кемп высадил на берег маленький десантный отряд; на следующий день для усиления эскадры прибыл британский крейсер, и предполагаемая германская угроза Мурманску запустила процесс, в результате которого был захвачен Архангельск (где, как и во Владивостоке, находились склады ценных военных материалов), и в конце концов на Севере России сложился антибольшевистский фронт, не похожий на все остальные. Здесь сражались не белогвардейские войска, пользовавшиеся финансовой, технической и моральной поддержкой Антанты, а войска Британии, США, Франции и других стран западных союзников под британским командованием, причем белые русские выступали как все более ненадежные помощники.[13]
Архангельско-Мурманскому анклаву предстояло оказать мощное, хотя и косвенное влияние на стратегию (или на то, что называли стратегией) в Сибири. То же самое суждено было и его эквиваленту в Южной России, где надежды Антанты на лояльный бастион постепенно оправдывались. Начав с весьма скромных успехов, так называемая Добровольческая армия в шатком союзе со свободолюбивыми кубанскими казаками в жестоких сражениях добилась убедительного превосходства над безграмотно руководимой Красной армией. Хотя в упоминаемый нами период – в середине лета 1918 года – исход этой запутанной борьбы все еще оставался неясным, был заложен фундамент антибольшевистского плацдарма, большего – и гораздо более стихийного, – чем тот, что одновременно создавался на Севере.
Добровольческую армию под командованием Деникина – ее первый лидер Алексеев умер в октябре 1918 года – не занимало, разве что между прочим и на ранних этапах, сопротивление немцам. Ее целью было свержение советской власти и создание «великой единой неделимой России». Пока турки не признали поражение в октябре, открыв этим Черное море своим победителям, желание Антанты помогать Белому движению выражалось лишь в финансовой и моральной поддержке, поэтому интервенция в Южной России, всерьез начавшаяся в последние недели войны, не могла – без значительной натяжки – называться вкладом в поражение Германии.
Вторжение в Южную Россию (и более поздние события в Прибалтике) было «открытой» интервенцией, хотя не столько политическим, сколько ответным действием. По заявлению Чемберлена, интервенция носила «как оборонительный, так и наступательный характер. Если она не могла привести к крушению большевизма в России, то по меньшей мере настолько полно занимала большевиков на различных фронтах Гражданской войны, что распространение воинственной большевистской доктрины за границы России становилось менее вероятным».[14]
Далее к востоку в сентябре 1918 года турки выбили из Баку отряд генерала Денстервила. Но Каспийское море контролировала флотилия импровизированных канонерок с русскими экипажами под командованием британских офицеров. В закаспийских пустынях маленький индо-британский отряд генерала Маллесона до весны 1919 года оставался главной опорой дряхлого антибольшевистского режима с центром в Ашхабаде. Однако эти авантюры замышлялись «не как антибольшевистские, а ради предотвращения распространения немецкого оружия и немецкого влияния в России, в Закаспийском же регионе – через Россию в Британскую Азию». Даже самые склонные к утопиям стратеги никогда не считали, что хотя бы одна из этих опасных затей имеет отношение к сибирской интервенции.
С другой стороны, Северный и Южный фронты – то есть Архангельско-Мурманский плацдарм и гораздо большая территория, контролируемая Деникиным, – сильно повлияли не на то, что случилось в Сибири, а на то, что, как надеялись лидеры, особенно находившиеся в Лондоне, могло там случиться. Одного взгляда на карту № 1 достаточно, чтобы увидеть, насколько соблазнительна (и до некоторой степени правдоподобна) картина наступления на Москву с трех сторон. Тем, кто не сталкивался с реалиями местного хаоса, могла даже померещиться возможность воткнуть четвертый кинжал в спину Петрограду из балтийских провинций.
Таким образом, пришло шахматное решение русской проблемы, и много было разговоров о трех зубцах, направленных на Москву и кольцом сомкнувшихся вокруг нее. На карте все выглядело так логично. Административные трудности осуществления связи между тремя главными армиями вторжения – огромные расстояния, ветхость и уязвимость одноколейных железных дорог, непроходимость всех дорог во время весенней оттепели – не просто недооценивали, на них вообще не обращали внимания. Убежденность в том, что именно белые начнут переброску войск – либо окажут помощь в полудюжине других операций, – зародившаяся к началу 1919 года, повлияла на мнение многих влиятельных политиков – особенно Уинстона Черчилля – и господствовала до тех пор, пока даже на карте все это потеряло всякий смысл.
13
В 1920 г. белогвардейские войска, которым в разное время командующие войсками Антанты официально присваивали много высокопарных эпитетов, появились в отчетах Военного министерства о состоящих на довольствии войсках как «местные».
14
Здесь главной целью британской политики было содействие делу эстонской, латвийской и литовской независимости. Однако эта цель, альтруистская сама по себе, не могла быть достигнута без нанесения урона советским интересам, и Москва, естественно, рассматривала британскую деятельность в этом регионе как в первую очередь антибольшевистскую.