В Москве известие об инциденте в Челябинске (где чехи уже успели занять железнодорожную станцию и ее окрестности) вызвало сильнейшую реакцию. 20 мая были арестованы два ведущих члена русской секции Чехословацкого национального совета Макса и Чермак. Их заставили подписать телеграмму с приказом всем чешским военным частям сдать оружие советским властям. На следующий день Аралов, заместитель Троцкого в наркомате по военным и морским делам, опрометчиво издал приказ, по которому чехи либо реорганизовывались в трудовые батальоны, либо призывались в ряды Красной армии. 23 мая за его же подписью последовали еще более суровые и точные инструкции: чехов задержать, разоружить и расформировать. А в конце концов, 25 мая, в дело вмешался Троцкий, послав всем местным властям вдоль железнодорожной магистрали телеграмму, категорически запрещавшую дальнейшее продвижение на Восток всех чешских эшелонов и предписывавшую – среди прочих крутых мер – любого чеха или словака, обнаруженного с оружием в руках, расстреливать на месте. Отсрочка в исполнении этих приказов объявлялась предательством и влекла за собой жесточайшие наказания.
В России контроль над железнодорожной станцией означал контроль над всей информацией, проходящей по телеграфной линии, или как минимум доступ к ней. Поскольку телеграммы из Москвы не шифровались, чехи, находившиеся в Челябинске, оказались в курсе предписаний правительства. Как раз тогда проходил съезд делегатов из ряда других чешских частей, и уже было принято два важных решения: во-первых, объявить циркулярной телеграммой, что легион отныне не будет сдавать никакого оружия до тех пора, пока «мы не получим гарантии свободного выезда»; во-вторых, игнорировать приказ об изменении маршрута поездов, находящихся западнее Омска, и отправке их в Архангельск. (Данный приказ советского правительства фактически в точности отражал стратегию Антанты на тот момент и стал для ее неофициальных московских представителей маленьким триумфом, однако, когда чехам запоздало это объяснили, они так и не увидели ни смысла, ни большой опасности в изменении плана, по которому их войска разделялись на две совершенно оторванные друг от друга части.)
Итак, когда делегаты съезда перехватили угрожающую телеграмму Аралова, они уже были настроены непримиримо, и телеграмма Троцкого от 25 мая, практически объявившая им войну, убедила их в том, что единственный способ выбраться из России – пробиваться с боями. Соответствующие приказы были разосланы по Транссибирской магистрали в обоих направлениях, и на рассвете 27 мая красный гарнизон Челябинска был без труда блокирован и разоружен.
Повсюду стремительные и решительные действия чехов приносили им аналогичный успех, хотя иногда приходилось вести тяжелые бои. 26 мая был взят Новониколаевск, 29-го – Пенза, 31-го – Петропавловск и Томск, а через неделю пал Омск. В Мариановке и одном-двух других городках чехи понесли потери в неожиданных атаках и засадах, но везде им удалось одержать верх, и ни один их даже самый слабый и изолированный отряд не потерпел поражения.
Можно загнать противника в ситуацию, когда у него не остается другого выхода, кроме как вступить в бой, а именно так поступил Троцкий с чехами. Однако в войне подобная тактика окупается редко. В мае 1918 года советское правительство испытывало давление и угрозы со всех сторон, ощущало нехватку во всем и по вполне понятным причинам находилось в отчаянии, но если бы Троцкий подавил свой воинственный порыв, если бы использовал хитрость вместо силы, то чехи никогда не стали бы (по выражению Ллойд Джорджа и многих других) «определяющим фактором» интервенции Антанты в Сибири[6]. Чехи вовсе не хотели сражаться с большевиками. Их солдаты в Сибири, их политические лидеры в Вашингтоне и Париже, их главный покровитель, французское правительство, страстно желали одного и того же – вывести легион из России. Это же было и главной целью советского правительства. С такими многочисленными и мощными факторами в пользу первоначально взятого курса на эвакуацию – хотя бы пока этот курс не противоречил интересам Советов – действия Троцкого по ускорению прямого столкновения были в лучшем случае преждевременными, а в худшем – грубой ошибкой.
Его кровожадный приказ от 25 мая ясно свидетельствует о двух обстоятельствах. Во-первых, Троцкий полагал, что разбросанные чешские эшелоны находятся всецело в его власти. Во-вторых, он боялся, что легион представляет или будет представлять опасность для государства. Он ошибался, а если бы и был прав, то есть если бы чехи в конце мая находились в ловушке, ничего бы не изменилось ни через неделю, ни через месяц. Если бы он получил доказательства обоснованности своих страхов, то мог бы в любой момент захлопнуть капкан, а в отсутствие подобных доказательств мог бы на своих собственных условиях позволить чехам медленно тащиться по Сибири. В конце концов, авторитету советской власти в Челябинске они нанесли незначительный урон, и ситуация не выглядела взрывоопасной даже в местных масштабах. Все можно было бы уладить, позволив чехам продолжать их путь. Никаких причин для истерик. Троцкий же в порыве раздражения запустил необратимые процессы, в результате которых большевистская власть была сброшена на Урале и в Сибири и появился повод для интервенции Антанты в этом регионе.
6
Некоторые коммунистические историографы заходят настолько далеко, что предполагают, будто Троцкий намеренно спровоцировал чехов, действуя в интересах Антанты.