Болезненный укол обиды, ревности оттолкнул его, поднял. Ольга Николаевна села, охватила колени руками, качнулась из стороны в сторону:
— Господи, почему мы такие глупые! Почему мы не можем быть другими?
Взглянула сквозь слезы на Ялового, всхлипнула:
— Видимся раз в три месяца… Счет ведем на минуты. Разве так можно?
И с глухой мукой:
— Ах война! Эта война!
Продел ногу в стремя, Ольга Николаевна сдавленно вскрикнула:
— Алеша!.. Подождите же, Алеша!
Припала. Голову спрятала на его груди. Тряслись плечи. Он гладил ее, бормотал:
— Ну что вы, Оленька… Не надо.
— Я сейчас… я сейчас.
Сквозь гимнастерку жгли ее слезы. Он пытался приподнять ее голову.
— Не надо… Я не плачу. Нельзя плакать… При прощании. Я сейчас… Я хочу сказать вам… Ничего не надо говорить. Не буду ничего. Я об очень важном. Я сейчас отпущу вас…
Шла рядом. Держалась за повод. Конь косил на нее темно-фиолетовым глазом.
Кинула руки на плечи. Исступленный шепот. Возле самого уха:
— Если можно, поберегитесь. Не лезьте вы… Не надо… всегда впереди.
На коне верхом, оглянулся. Стояла у двух молоденьких раскудрявившихся березок. Голова с наклоном вперед. Провожала глазами. Не отрываясь глядела ему вслед.
— Отдыхаем или как?
Травинка игриво прошлась по губам Алексея, щекотно полезла к носу.
Алексей чихнул, открыл глаза.
— Будьте здоровы! — со смехом.
Возле него присела на корточки сестрица из санитарной роты — Клава. Дремотная хмарь в косящих глазах, проступающий румянец на смуглых щеках.
Глухо, с перебоем ударило сердце. И Яловой потянулся к ее коленкам, тронул их. Клава послушно села, прилегла рядом. Все вершилось в оглушающей тишине.
Яловой наклонился над Клавой, по глазам ее прошла мутная волна, она прикрыла веки.
— Ты чего, — бормотнула она, — еще чего вздумаешь…
И, будто против своей воли, руками захватила его шею, потянула к себе.
— Ка-пи-та-на Яло-во-го к «первому», капитана Ялового…
Между деревьями мелькала солдатская гимнастерка, били сапоги по обнаженным корневищам, неслось громкое, приказное:
— Капитана Ялового к «первому»!
Клава оттолкнула Ялового, рывком села, ворот гимнастерки расстегнут, в глазах злые слезы.
…Яловой шел к «первому» — командиру полка, вздрагивая от несхлынувшего напряжения, даже зубы постукивали — будто сразу на мороз, и не мог опомниться, прийти в себя. Наваждение какое-то!
Что ее повлекло к Яловому?
Как-то по прибытии в полк, недели две прошло, Яловой занемог. Ломало всего, лихорадило… Пошел в санчасть, температуру измерить, попросить что-нибудь из лекарств.
Вот тут он впервые и увидел Клаву. В белом халате, подвязанном цветной лентой, в шлепанцах. Она молча подала термометр.
Яловой расстегнул шинель, сунул термометр под мышку, присел на скамейке.
Клава сновала по влажноватому, промытому до желтого блеска полу, наклонялась над столиком, ворот у халата расходился, воровато приоткрывалась ложбинка между смутно белевшими грудями.
«Фу-ты, черт, да она без платья, что ли… В одном халате», — тягуче подумал Яловой, отвел глаза.
Было жарко, глуховато шумело в голове.
Клава бегло взглянула на поднявшийся столбик термометра, встряхнула его. Яловой стоял посреди избы, не уходил. Клава приблизилась к нему, что-то говорила об аспирине, о малине. Непонятный туманный взгляд. Лениво подняла руки, положила ему на шею.
Стояли друг подле друга, не шелохнувшись.
Стукнула дверь, в избу шагнула медсестра. Неловко попятилась назад, засмеялась, подбежала к столику:
— Я на минутку! Сейчас уйду!
Клава дремотно сказала:
— А чего тут? Нечего тебе и уходить.
Неторопливо расцепила руки, отошла от Ялового…
С тем и разошлись. Больше Яловой не показывался в санчасти, избегал даже. Да и Клава вроде не искала встреч с ним. Неловкое что-то казалось ему в том внезапном порыве, в напряженном желании.
И вот теперь снова…
Чудился ему укоризненный взгляд Ольги Николаевны издалека.
Почему и для нее, и для него оказалось невозможным перешагнуть через рубеж тогда, при прощании? И почему таким обнаженно простым и возможным показалось все с этой, почти незнакомой девчонкой?