— Нечего ей делать, что ли…
Но что-то в нем дрогнуло. Подобрался весь, беспокойно поглядывал на дверь.
Показался темный платок, напряженно скошенное белое лицо. Женщина с узелком приостановилась. Накаленно-пытливый взгляд Николая жиганул ее. Она, вильнув налитым, туго обтянутым задом, попятилась было. Но тут же, угнув голову, топая ладными, хорошо подогнанными сапогами, направилась в угол.
Подошла, чмокнула мужа в щеку, оглядела еще раз с ног до головы. Сожалеюще вздохнула:
— Все лежишь!..
У Николая блеснули глаза. Казалось, крикнет сейчас. Сдержался. Уткнулся взглядом в пол.
Жена приободрилась. Расставив заметно круглившиеся под платьем колени, поудобнее уселась на стуле. Начала выкладывать домашние новости. Валечка учится хорошо, старательная девочка, дома помогает. И полы вымоет, и печь протопит, и воды принесет. Послушная. От тетки Аграфены из деревни недавно посылка пришла. Муки килограмма два, кусочек сала и так, по мелочи… Вот тут испекли тебе с Валюшей пирожков, коржиков.
Наклонилась с узелком к тумбочке.
— Не надо! Забери назад!
Женщина виновато засуетилась, забормотала:
— Чегой ты? Чем тебе не угодили?
— Ладно! Прослушал все. Ты сама-то как? Работа как?
— Там же, Коленька, в столовой. Уважение ко мне. Валечка со школы забежит, пообедает. И домой прихвачу. Мы с доченькой душа в душу, — прямо выпевала. Но пальцы почему-то вздрагивали, все подол платья одергивала.
— Мужиков домой не води! — неожиданно рубанул Николай. Казалось, безо всякой связи с тем, о чем говорилось. — Валентина не маленькая, все понимает.
— Да ты что, Коля! — привскочила со стула. Платочек к глазам. — Что несешь-то! Перед людьми зазря не срамил бы!
— Знаю тебя. И при мне подолом крутила… Сейчас не сужу — воля твоя. Только советую: девочку побереги!
Женщина всхлипывала, мотала головой:
— Надо же!.. К нему… А он…
— Иди. Устал я. Завтра не приходи.
Соловьев натянул на себя одеяло.
— А что же… и пойду. Может, сегодня и уеду. Валечка одна, оставить не на кого.
Постояла перед закрывшимся с головой мужем. На щеках — пятна. Сказала в пространство:
— Когда теперь повидаемся… Раньше мая не выберусь.
— На том свете повстречаемся!
Глухо. Из-под одеяла.
Женщина повела плечами, будто хотела сказать: «Я-то при чем!» Скользнула взглядом по палате. Только теперь Яловой увидел ее глаза: цепкие, с холодноватой зеленцой. Из тех, что умеют выбирать и рассчитывать.
Едва стукнула за ней дверь, Николай — одеяло на пол, рывком сел.
— Сучка! Скурвилась! Я все вижу. От меня не утаишь… Продалась баба! Сгноит меня по госпиталям. Показала, не нужен. Припечатала!
Клацнул зубами, как в лихорадке. Отчаянные, жалкие, растерянные глаза. Но не плакал, нет. Значит, была еще гордость в человеке.
Четвертые сутки не спал Яловой. Только приляжет, режущая боль в шее поднимет его. Присядет, повернет шею, с натугой, осторожно — все равно, осколок, казалось, двигался, рвал живое.
Шлепал по ночному притихшему коридору; в движении, казалось, чуть полегче.
— Что же терпеть, — сказал профессор. Поглядел рентгеновские снимки, подавил шею. Пальцы твердые, уверенные. — Завтра на операцию!
Не было другого пути. Так получалось. Но только не так просто лечь на операционный стол. После пяти месяцев неподвижности, когда тебя переворачивали, поили, кормили с ложечки, словно ты во всем — как малое дитя. И вот теперь, когда с такими муками ты поднялся на ноги, встал, в столовую ходил есть, письма начал писать сам, зажимая неловко карандаш двумя пальцами, после всего — вновь начинать с начала, с того самого начала, которое, может, рядом с концом. Потому что на операцию придешь сам, а оттуда тебя повезут. И неизвестно, сколько вновь ты будешь «лежачий» больной.
Снова «утка», снова «судно»… Учись делать все необходимое лежа… Никита Моргунок из «Страны Муравии» Твардовского после того, как у него во время странствий увели коня, сам запрягся в телегу. «И шутил невесело мужик, что к коневой должности привык. Подучусь, как день еще пройду, все, что надо, делать на ходу».
Что на ходу… Что лежа. Подучусь — намучусь — наплачусь… Беда! А при его «последствиях» двойная.
Больше всего страшило это длительное лежание. Глухая прикованность. Неподвижность.
Как узнать, есть ли еще хоть какая-нибудь возможность. Или одно — на стол. Под нож. Профессор тоже человек. Можно и с ним, наверное, по-человечески. Что он тогда присоветует.
В перевязочной профессора не застал. Куда-то умчался. Все торопился, все вприпрыжку, руки — в карманы брюк, полы халата вразлет, голова вперед.