Последнее, что он успел заметить: белое платьице, мелькнувшее между ног крайней кобылы — серой Бочки. И топот проскакавших коней…
С глухой обреченностью он подумал: если бы не оглядывался, не искал глазами Шурка, успел бы отвернуть лошадей, чуть-чуть, самую малость не дотянул… И немая, рвущаяся до крика боль: ну зачем, почему, по какой злой воле он повернул на эту дорогу, почему не поскакал вдоль реки, по той свободной дороге, на ней почти никогда не бывало людей. Повернул сюда, мгновение — и конец всему…
Он не помнил, как сдал коней, что и как рассказал Шурку. Шурко позвал к себе во двор: прятаться.
Алеше недолго пришлось скрываться у друга-приятеля. Тот, видно, рассказал матери. Она выскочила из хаты, поискала глазами Алешу, таился тот под кустами сирени, крикнула: «Иди домой!» Глаза словно пленкой схватило, холодные глаза, уже осудила или боялась, как бы и ее сына не обвинили в соучастии.
Алеша поднялся и ушел со двора, в котором пытался найти защиту. Его изгоняли. И это было справедливо. Он стал убийцей…
Он медленно брел огородами, ноги путались, дрожали. Посидел в саду под развесистой грушей, слышал, как по дороге бежал Тюльман. Боже, как он матерился, как кричал…
— Убью! Убью!
Как могильный голос лопаты, засыпавшей гроб.
Ничего не оставалось делать. Алеша пошел к хате. Ветер куда-то умчался вдогонку за тучами, стало тихо, тепло Солнце мирно клонилось к вечеру. Мама сидела на завалинке, раскрытая книга лежала на коленях. То ли читала, то ли думала о своем.
Взглянула на Алешу, быстро поднялась, спросила:
— Что случилось?
Алеша молчал, жизнь казалась конченой. О чем говорить? Спасения все равно не было.
Мама — к нему, положила руки на плечи, заглянула в глаза. Алеша мерным, ровным голосом сказал:
— …Убил девочку… Переехал лошадьми…
У мамы умерли глаза. Она вся напряглась. Дохнула со всхлипом:
— Не может быть…
И через минуту — с проснувшейся надеждой, со стоном:
— Ты не ошибся?.. Ты же не нарочно… Случайно…
Мимо двора, резко заворачивая, с разбитым дребезжанием пронеслась бричка. Тюльман стоя хлестал лошадей. На сиденье сзади подпрыгивал кто-то в белом халате. Не разобрать — женщина или мужчина. Врач. Значит, Тюльман успел сгонять в «центр», в больницу. У их двора, слепо грозя, Тюльман прокричал с брички:
— Як що не вылечат, убью хлопця! Утоплю! Хату спалю!
Мама вскинулась, защитно прижала Алешу. Вдруг решилась, ужасающе беспечным голосом сказала:
— Пойду… Посмотрю. Что там… Как…
Алеша сидел возле хаты. Перед его глазами кузнечик карабкался вверх по высокому стебельку травы. Видел кузнечика, видел черного муравья, спешившего с крохотным белым катышком, и не понимал, как он может еще что-то видеть. Дышать.
Мама шла, нет, она бежала от дороги через двор. Живое, ясное лицо ее в слезах, она кричала:
— Жива твоя девочка, жива! Щеку чиркнуло копытом. Врач наложил стежок, сказал, все заживет до свадьбы и следа не останется…
Алеша даже заплакать не мог. Остановилось дыхание, и все. Могильную плиту не так-то просто было сдвинуть. Из тьмы вновь поверить в свет.
Долго, особенно в то первое лето после происшествия, жил под страхом. Как бы ненароком не повстречаться с Тюльманом. Друзья-приятели на речку, а он дома один. Тренькает на балалайке: «Выйду ль я на реченьку, выйду ль я на быструю…» Речка — запретное место. Тюльман живет у реки. С какой стороны ни пойти — все мимо хаты или огорода. Сколько раз поворачивал Алеша домой, как только увидит среди верб или на капустных грядках куцую фигуру в темном картузе. А если и купаться доводилось, то без радости: нырнешь — и, как дикая утка нырок, сразу из воды и по сторонам, не показался ли где Тюльман.
Трудная это жизнь, если все время надо быть настороже, если постоянно опасаешься кого-нибудь или чего-нибудь.
На другое лето неожиданно наткнулся на Тюльмана. В упор. Один на один. В глухом углу. Возле криницы под вербами. Дядько срезал его коротким взглядом, покривил концом рта. Но ничего не сказал, прошел мимо. Только после этого задохнувшийся Алеша увидел высокое небо. Тяжелая плита, которую столько времени словно бы держал на вытянутых руках над своею головой, как бы сама собой отошла, сдвинулась. И над ним было одно вольное небо.
…Девочку встретил через много лет. Длинноногенькая, прыгала через скакалку. Откинула косички, взглянула на него, незнакомого студента, который шел купаться, и вновь озабоченно повернулась к подружкам.