— Ось тоби напарник! — сказал дядько, выталкивая вперед Алешу с батогом. — Вин с конями справится.
Пронька босой ногой раздумчиво поцарапала землю и вдруг согласилась:
— А чего же! Це ж мий женишок! — Смело подмигнула ухмыляющемуся бригадиру. — Як пидросте, так и поженимся. Верно, Алеша?
Закричала во весь голос. При всем народе:
— А ну, подойди, я тебя пригорну…
Потянулась обнять, Алеша отскочил как ошпаренный. Чуть батогом Проньку не потянул, чтобы знала, как скалиться при народе. Маленький он, что ли!
Коней с места рванул так, что за гарбой сразу пыль клубами.
Пронька свесила ноги через решетку, платком прикрылась, на хлопчика никакого внимания. Будто и не заигрывала только что на людях.
Алеша глянет на нее, и в коленях томная слабость. Ожидал, а чего — и сам не знал.
Лошади пошли мерной рысью, стучали колеса. Алеше вдруг тревожно припомнилось давнее, что не забывалось, в самую кровь вошло.
Он тогда еще в штанишках на одной помочи бегал. Пронька позвала Алешу на речку. Шла мимо двора, крикнула: «Айда купаться!..» Видно, одной неохота было, подружек в тот час не нашлось, вот Алешка и пригодился.
На ходу, не стесняясь Алешки, сбросила пыльное платьице — в тот день у них и веяли и домолачивали на току, — попробовала ногой воду. Стала на песке.
Солнце опускалось за гору. Отражения верб неподвижно темнели на воде, за светлыми капустными огородами виднелись хаты, на беленых стенах медленно гасли оранжевые полосы заката. Было тихо-тихо, тепло, томно, как всегда после долгого жаркого дня.
Пронька потянулась, откинула голову с распустившимися косами, закинула руки за шею. Стояла так, будто задумалась о чем-то тайном, сокровенном.
Алешка взглянул на ее лицо в тихой истоме, на полуоткрытый рот и удивился ее губам — они рдели так, словно она только сейчас ела вишни. Не таясь, взглянул ниже и тут с внезапно сорвавшимся сердцем впервые увидел белые груди торчком с тугими, будто вставленными коричневыми сосками. И, уже сознавая, что позволяет себе что-то запретное, стыдное, скользнул по мягкой округлости живота. И, будто проваливаясь, одним краешком глаза все же взглянул и пониже.
Пронька вздохнула, разомкнула руки, повернулась. Увидела рядом Алешку, его замерший взгляд.
— Ах ты цуценя!.. — ахнула она. — Еще до пупа не дотянется, а туда же…
И шлеп Алешку — и в воду его с головой.
Алеша за шлепок не обиделся, шлепнула вроде играя, что он, не понимает, хлопнула даже с некоторым поощрением, хотя и обозвала щенком, вынырнул и кинулся к Проньке. Ну совсем настоящий парубок, сколько раз видел, как дурили они с дивчатами на воде. Пронька заигрываний его не приняла, легонько-легонько оттолкнула, легла на спину и поплыла вглубь, поближе к тому берегу. Но Алеше долго еще после снились грешные сны.
Вот с того времени и завязалось то тайное, чему и названия не придумаешь.
Катались зимой на санках. В лед вморозили кол, на него надели колесо от брички, привязали длинные слеги и к ним санки. Парубки как раскрутят колесо — санки со свистом по кругу, сносит тебя, срывает, обеими руками уцепишься, все равно не удержаться, визг, хохот, выкрики. И вдруг сверху на Алешу что-то мягкое, живое, теплое. Пронька смеющимися губами щеки коснулась: «Держись, козаче!» Вместе и полетели в сугроб, первая вскочила, поднимает, отряхивает Алешу: «Не убился?» Тормошит, смеется. Глаза под серым пуховым платком как звезды.
Всю дорогу в степь — Алеша об этом. Головы не повернул, замер в стыдном напряжении, все ожидал, вот Пронька повернется к нему, придвинется. А что будет дальше, и сам не знал.
А Пронька всю дорогу — будто в монастырь собралась. Слова не обронила, «ах» не сказала, вроде и не было никого рядом.
На поле возле копен пшеницы поджидал их дядько Микола в неизменном своем широком брыле. Молча набросали вместе с Пронькой полную гарбу, уложили, увязали снопы веревкой. Гарба тронулась, позади остались темноватые сырые пятна на стерне, дальше — островерхие копны. Дядько Микола, опершись на вилы, смотрел им вслед.
Лошади шли шагом. Солнце, остывая, уже гляделось в закатную глубь. Алеша — высоко на снопах, между небом и землей. Внизу бежала дорога, лоснились вздрагивающие лошадиные крупы, отдавало едким конским потом, у серой кобылы в паху проступило «мыло».
Пронька — спиной к Алеше, едва касалась, как сестра к брату. Она все начинала и никак не могла кончить песню: