Мальчик на корабле поднимал голову. В редких просветах на угрюмо-тяжелом небе, то стремительно падавшем, то взлетавшем ввысь, он пытался углядеть хоть одну из тех мирных звезд, которые так доверчиво разговаривали с ним в безоглядных степных просторах.
Ему показалось, он больше никогда не встретит той утренней красавицы звезды, что переливалась, молодо сияла в пепельно-жемчужных одеждах на краю неба. Она встречала и провожала его в короткой и вольной поре пастушества. Лишь один раз — корабль полез на волну — выглянула та холодная северная звезда, что всегда прикованно хмурилась на одном и том же месте, недоверчиво приглядывала за вольными звездными хороводами.
Во мгле времени чертилась судьба поколения.
1965—1970
КУДА ВЫ, БЕЛЫЕ ЛЕБЕДИ?..
Памяти отца моего
Якименко Григория Фомича
БЕЛЫЕ ЛЕБЕДИ
Мне снятся, снятся белые лебеди… Они мучают меня, лебеди моего детства.
Я их видел всего один раз. Мне было тогда лет двенадцать. Мы поехали с отцом в плавни за камышом. Глухо шумело море. Сумрачное, свинцово-тяжелое. На темном влажном песке оставались следы: широкие — отца, поменьше — мои. У рыбачьих станов на кольях сидели молчаливые вороны. Рыбаки сушили на этих кольях сети. Ветер поднимал нахохлившимся воронам хвосты, кренил их, но они, цепко ухватившись когтями за опору, выпрямлялись, смотрели на море. Туда, где должен был начаться восход.
На востоке розовело веселое легкое облачко. Под ним багровели тяжелые волны. Они взбугривались, яростно вскипали, как будто их выпирало что-то изнутри. И вот, словно язычок пламени, проглянул среди волн краешек накаленного докрасна шара… Крупная волна сглотнула его. Он исчез, появился снова. Подпрыгнул, оторвался от жадно хватавших со всех сторон волн и ударил коротким высветленным лучом по воде, по земле, рассеялся радостным сияющим светом. Сразу стало весело и тепло.
И тут издалека-далека донеслись звуки медноголосого оркестра. Я не мог понять, откуда? Неужели из города? Беленький, в зелени садов на горе, он казался отсюда игрушечным…
— Лебеди! — крикнул отец. — Вон, вон там они! Смотри!
И я увидел их. Они поднимались с лимана один за другим, вспыхивали под солнцем — белое сияние, чуть тронутое светлой желтизной, — и плыли над камышами, вытянув длинные шеи, уходя все выше и выше. Могуче посланные вперед копьевидные головы, резко скошенные треугольники тел, будто обрубленные сзади — взмах крыльев почти незаметен, — они плыли, уплывали, словно сами собой, без видимых усилий. Их втягивало в эту голубую бездну, и они один за другим исчезали там, переговариваясь резкими, затухающими голосами. Как будто уходили в иные миры, в иные дали…
Я вновь вижу их. Совсем близко. Прямо перед глазами. Какой слепящий режущий свет!
Нарастает режущая боль.
Она кружит, выгибает, мучает меня. Нескончаемая пытка. Я просыпаюсь…
В госпитальной палате — ночной синий свет. Слабая лампочка для сестер. Пахнет йодом, пронзительно — валерьянкой, несвежим бельем и тем сладковатым, тошнотным душком, который стоит всегда в палате, где лежат тяжелораненые.
Глухо стонет Коля Панкратов. Худенький, с заострившимся носом. Ему хуже стало за последние дни. Завтра ему будут делать операцию. Снова ломать череп, искать затаившиеся в мозгу крохотные осколки.
Мерно, с присвистом, как-то по-домашнему уютно всхрапывает Иван Федотович. Его скоро выпишут. И он вернется к себе на Алтай в колхоз. Без ноги, с мертвой левой рукой. Это мои ближние соседи. Справа и слева.
Всего нас в этой палате одиннадцать… Нет, десять побратимов. В угол я стараюсь не смотреть. Одиннадцатая койка пустая. На ней лежал Толя Федотов, молоденький лейтенант, стриженный под ежик, с большими тоскующими глазами. Таким он мне запомнился, когда его две недели назад принесли к нам. Он все молчал, молчал, неподвижный, немой, отрешенно глядел в потолок. Вчера перед вечером он неожиданно заволновался, крикнул пронзительно-жалобно, такой заячий обессиленный вскрик: «Мама-а!» Захрипел. Забегали сестры, врачи. Его унесли в двенадцатую палату. Палату смертников.
Слышны приглушенные звуки музыки. Они доходят словно из-за стены. Мы не выключаем репродуктор. Приглушаем его на ночь — и все. Звучит что-то прозрачное, зовущее. Из другой жизни. Из других миров…