Надо было определяться с устройством на новом месте (работа, жилье, карточки на продукты!), и тетя с дядей уже на другой день приезда пошли в республиканское Земельное управление для трудоустройства. Я также отправился на поиски (ведь токарные и слесарные навыки получил!). Поблизости обустраивался цех какого-то эвакуированного авиационного завода. Мне сказали, что меня могут взять попозже, но общежития пока нет, и этот вариант отпал. Недалеко я обнаружил авиационный техникум. Там давали небольшую стипендию, рабочую(!) карточку и возможность подработать, но опять: «пока» нет общежития. Тогда я просто побродил, как в Москве, по городу и ни с чем вернулся домой. Там мама с тетей Женей готовили обед и что-то обсуждали.
После скудноватого обеда я задумался: что дальше делать? На душе было тоскливо, очень хотелось домой, в Москву.
В один из дней поиска работы я, никому ничего не сказав, пошел в военкомат и попытался записаться в добровольцы. С начала войны это было довольно массовым явлением, хотя к осени стало затихать, так как все уже как-то определились. В военкомате было много народу, но они толпились только у определенных дверей. Чувствовалась какая-то казенная атмосфера, и было ощущение, что ты лишний. Я не захотел никого расспрашивать и выбрал кабинет, около которого никого не было, постучал и вошел. За столом сидел пожилой военный, и я протянул ему паспорт с комсомольским билетом и довольно сбивчиво стал излагать свою просьбу. Сказал, что попал с мамой в эвакуацию (надо было ее вывезти), а теперь хочу на фронт под Москву. Он посмотрел документы, задал несколько вопросов, затем встал и стал расхаживать по кабинету, о чем-то думая. Потом резко повернулся ко мне, отдал документы и заявил, что я еще не дорос, что еще успею, а пока «иди, береги маму и ищи брата». Я с непонятным облегчением покинул военкомат.
Через день или два, придя домой, я увидел, что все: мама, тетя Женя и ее ребятишки — были радостно возбуждены — только что получили письмо от мужа и папы (дяди Пети), он жив и здоров, его полк уже на фронте, и все нормально! Гадали, где они: под Москвой или в ином месте, обсудили новости с фронта. Там все еще шли тяжелые бои под Москвой. Ленинград окружен, но вроде немцы дальше продвинуться не могут. Может, намечается такой желанный перелом? Строили прогнозы.
Через несколько дней, вернувшись после очередных поисков работы, тетя с дядей сказали, что в Уфе есть работа, но нет жилья и им предложили любой ближайший к Уфе район. Они остановили свой выбор на Чишминском районе (ближайший к Уфе, удобное сообщение): тете быть главным врачом районной ветлечебницы, дяде тоже ветврачом в том же районе в «Кумыспроме» — совхозе недалеко от райцентра Чишмы. Завтра же мы (я с тетей) рано утром едем в Чишмы, осмотреться и определиться.
Поездка на пригородном поезде «Уфа — Чишмы» заняла два или три часа. В дальнейшем я не реже раза в месяц совершал этот маршрут: туда — сюда, поскольку Чишмы явились последним пунктом нашей эвакуации, где я прожил полтора года до призыва в армию, а все остальные прожили до возвращения в Москву.
Летом 1943-го сводки с фронта опять становились все тревожнее и тревожнее. В мае, впервые не зимой, было наше наступление под Харьковом. Вначале сообщали о больших успехах, прорвали фронт… продвинулись до 100 км… освобождены десятки населенных пунктов… много пленных и вражеской техники… Потом сводки стали скупыми: идут упорные бои… противник контратакует… И вдруг странное сообщение: операция закончилась… наши потери 10 или 20 тысяч убитых и, впервые в сводке, примерно столько же «пропавших без вести», т. е. пленных(!). У немцев (по сводке) наши потери, конечно, больше. Мы поняли, что операция провалилась, у нас большие потери и назревает немецкое наступление (в действительности их наступление уже началось). Опять разгромив Южный фронт, немцы ринулись на Воронеж, Ростов и дальше, дальше на Кавказ и по степи на Волгу к Сталинграду. Отрезают Кавказ с его нефтью от остальной России. Почти каждый день новые направления, как в прошлом, 1941 году. В чем дело? Опять просчитались?