В душе, однако, вспыхнула секундная зависть. Всё же это была профессиональная работа, за которую платили деньги. Не то что у нас, претенциозная любительщина.
Мысли эти я тут же отогнал, потому что не хотел обижать ими Барышева, которого искренне уважал, а вслух сказал так:
– Эх, ну и гадиной же оказался этот Назаревич! А ещё металлистом прикидывался.
Матвей лишь улыбнулся на мои слова, видимо что-то про себя подумав. Может быть, и то, что и сам он сменил немало групп и далеко не все исполняли они хард-рок, а потому наверняка какие-то горячие головы в других коллективах в сердцах называли его предателем и гадиной.
Павел же лишь едва заметно пожал плечами – мол, скатертью дорога, никого не держим. Заговорил он совсем о другом.
– Слышал, через пару дней в Парке Культуры – Фестиваль пролетарского рока?
– Да ты что! – обрадовался я. – Кто выступает?
– Хэдлайнерами идут «Назарет» и польский «Бегемот». Сильная команда. Блэк-метал, очень яростный, до костей пробирает. Ну, и наши будут: «Ария», «Чёрный кофе», «Облачный край».
– Непременно пойду! – заверил я всех.
И тут же не преминул похвастаться покупкой ударной установки. Парни покупку одобрили.
– Ну что же, – похлопал меня по спине Барышев, – теперь за барабанщика можно не волноваться.
Вскоре мы прямо так, в усечённом составе – отсутствовал ритм-гитарист Володя Суханычев – приступили к репетиции. Программа, с которой «Серебряный четверг» готовился выступить на ближайших школьных танцах, коим произойти предстояло в первых числах сентября, сразу же после начала нового учебного года, состояла из классических хитов англо-американских групп и нескольких песен на русском самого Барышева. За них он особенно нервничал, так как сомневался в своих композиторских талантах.
После первой же песни Матвей, оказавшийся чудо каким сильным басистом, сделал мне несколько замечаний. Точнее сказать, советов, так как были они высказаны дружелюбно и вежливо.
– Подожди, подожди громыхать, громобой ты наш! – осадил он меня с улыбкой. – Много шума производишь, а толку мало. Ритм не рождается. А Ритм, брат, – я понял, что и он относится к этому понятию с огромным уважением, достойным большой заглавной буквы, – он этого не любит. Ритм – это когда внятно и с чувством. Когда пронизывают тебя насквозь, словно шампуром, и никуда подеваться невозможно, оттого что всё в этом Ритме чётко и естественно. Оттого, что цепляет он тебя помимо своей воли. Хорошим Ритмом, Серёга, можно и демонов с того света вызывать. Попробуй-ка чуть наискосок сыграть.
– Наискосок? – удивился я. – Это как?
– Наискосок – это значит чётко и точно, но в то же время не вполне буквально следуя риффам. Значит, импровизируя. Вот словно течёт река, а ты её вброд переходишь. И идёшь не поперёк, а чуть по диагонали, потому что так длиннее и кайфа больше. Потому что вода озорно и приятно ноги холодком обжигает, на другом берегу тебя девчонка ждёт, а в душе сила ощущается, радость и предвкушение восторга. Дай-ка я тебе покажу.
Он уселся за барабаны и прямо так, «насухо», без всякой инструментальной подкладки выдал изумительнейший ритм. Нет, нет – Ритм! Внутри, там, где треклятые попы отвели место под несуществующую душу, что-то у меня задрожало, задвигалось и стало горячо. Там-та-да-та-там, – мне показалось, я чуть-чуть уловил этот принцип «наискосок».
Я попробовал. Сначала не шло, не получалось наискосок, но где-то на третьей песне – а была это юфовская заводная и дерзкая «Can You Roll Her» – наискосок получилось. Вот именно так, как Матвей говорил – и с кайфом, и с девчонкой на другом берегу, и с предвкушением восторга.
– Хороший парень, – кивнул Матвей Барышеву, который, сказать по правде, ещё сомневался во мне. – Толк будет. Покорится ему Ритм.
Воодушевлённый похвалой, я и дома принялся закреплять успех, открывая дверцу в постоянно терявшуюся в призрачной дымке страну Величественного Ритма. Старенькая «Ямаха» терпела все издевательства над собой. Я почувствовал, что она становится моей верной подругой. А отец-Прометей – я так и видел это – терзаемый стервятниками, всё же улыбался мне, сжимая могучие кулаки, и гадкие птицы, чувствуя его непоколебимость, испуганно и истерично голосили над одинокой чёрной скалой с заключённым на ней пленником, гордым и благородным человеком.
Закончилось всё тем, что в первом часу ночи ошалевшие от грохота соседи принялись стучать и в стены, и в пол, и в потолок, и этот отнюдь не выдающийся ритм принудил меня таки к прекращению домашней репетиции. Спать я ложился удовлетворённым: Ритм открывал мне свои тайны.
– Кто это?
– Это член ордена Сатаны, – объяснил мне Юрка. – Он двоюродный брат Алистера Кроули и женат на дочери начальника тюрьмы, которая мне приходится тёткой. Во время огненного ритуала он потерял голос, но сатанисты выхлопотали ему пенсию, чтобы он приходил сюда пить нарзан и успокаивать свои нервы. Голос постепенно восстановился.
Я посмотрел на Юрку: не смеётся ли? Но он смотрел мне в глаза прямо, почти строго и совсем не смеялся.
В тот же вечер, попозже, меня угостили косячком. Стало весело. Я смеялся, и все кругом смеялись тоже. Подсел носатый человек и стал со мной разговаривать. Он расспрашивал меня про мою жизнь, про отца, про Валентину.
Что молол я ему – не помню. В памяти запечатлелись лишь его удивлённые глаза и голос, с недоумением переспрашивающий: «Прометей? Точно Прометей?» И как я попал домой – не помню тоже.
Очнулся я уже у себя в кровати. Была ночь. Свет от огромного фонаря, что стоял у нас во дворе, против метростроевской шахты, бил мне прямо в глаза. Пошатываясь, я встал, подошёл к крану, напился, задёрнул штору, лёг, посадил к себе под одеяло котёнка и закрыл глаза.
И опять, как когда-то раньше, непонятная тревога впорхнула в комнату, легко зашуршала крыльями, осторожно присела у моего изголовья и, в тон маятнику от часов, стала меня баюкать: