Итак, негации, существующие в мире, которые раньше преодолевались на пути к Абсолюту, теперь играют некую позитивную роль: они как бы означают некий разрыв, прерыв в Бытии, катастрофу, подготовку, щель в тот «антимир».
Более существенное значение имеет, однако, трансфигурация самого реального мира.
Суть ее заключается в возможности Бытия (нашего мира) иметь на себе тень или «отсвет» Бездны. Благодаря этому сущее может «намекать» на то, чего в нем нет. Иными словами, мир может указывать на то, что не есть мир.
Существо Бездны, таким образом, — благодаря новой инициации — начинает видеть реальность как уже радикально преобразованную.
Этим наступает конец тьмаоставленности для него. Мир приобретает совсем иной смысл, точнее за-смысл. Он больше не «иллюзия» (от которой надо проснуться), а «намек» на то, что выходит за пределы Реальности, за пределы Абсолюта[57].
Его, мира, полнейшая трансфигурация не означает, однако, его «сюрреализации» или «символизации» — ибо подобное целиком относится к миру Реальности, где за «вещами» скрывается их вечная суть, символами которого они являются. Здесь же никто не скрывается за миром, за «вещами» — ибо реаль-ное, даже относительно реальное, не может быть символом того, SIZE=1> чего нет, но, наоборот, невыразимая мощь Транс-Тьмы, Транс-Бездны бросает свою «тень» на воплощенный мир, «превращая» его в свой антианалог, антисимвол, вступая с ним в абсурдистски-парадоксальные отношения.
Таким образом, существо Бездны есть участник этой трансфигурации.
Его собственное Я, разумеется, трансформируется тоже (оставаясь при этом Божеством) — из-за начинающегося контакта с Бездной. Тоска без «причины» (русская тоска!), в мистерию которой он был посвящен, ведет его а Трансцендентную бездну. Он может стать богом-безумцем, богом-богохульником, богом, сошедшим с ума — ибо это Бог, уходящий в бесконечную Ночь. Но такой уходящий, оставаясь Богом, уже не только Бог, потому что его Я изменяется по мере этого «соприкосновения» с Бездной.
Однако бессмертие, раз приобретенное, не может быть опровергнуто и потеряно. Но может ли быть потеряна Любовь к Нему, любовь к бессмертному Я? И что означает этот поиск в Несуществующем, в post-Абсолютном — на уровне любви к Я?
Уход в Транс-Бездну в этом аспекте может быть «понят» таким образом: реализация Абсолюта связана с достижением «полноты» в Абсолюте, и эта «полнота», "спокойствие", «гармония» находится в противоречии с идеей вечно трансцендентного. В то же время особый, возможно «высший» момент любви к Себе заключается в Любви к Себе как к недостижимому. Иными словами, реализация Самости имеет отношение только к одной стороне Любви к Себе. Поэтому Любовь к Себе может быть связана как бы с отказом от Себя, метафорически говоря, с поцелуем с закрытыми глазами, с поцелуем невидимого супруга, которого нельзя видеть по самому принципу отношений[58]. В этом заключается один из моментов истинно-трансцендентной, истинно-потусторонней любви — ибо мы у порога принципиально иной сферы потустороннего, потустороннего в подлинном смысле этого слова, ибо и наш земной мир, и все иные миры, от ада до Неба, и дьявол, и боги, и сам Единый Абсолют, их всех источник и принцип принадлежат, естественно, к одной и той же нашей, сугубо потусторонней Реальности.
Правда, следует с некоторой осторожностью относиться к разным путешествиям в неизвестное, которые основаны на методе аналогии, ибо сфера Бездны — сфера принципиально отличная от всего существующего…
Однако, если говорить об общих мотивах, т. е. «почему» бессмертное Я «хочет» уйти в Ночь, то это может быть вызвано также особым посвящением, которое открывает "Глаз в Бездну" и дает потребность в истинно-трансцендентной жизни, разрушающей прежние принципы, основанные на идее реализации…
Остается теперь сказать несколько слов о том парадоксальном существе, которое вступает в «контакт» с Бездной, т. е. о существе Последней доктрины (которое может быть в некоторых случаях «человеком» — конечно, только с внешней стороны).
Это «существо» одновременно включает в себя и абсолютную полноту, и абсолютную лишенность, и волю к «смерти», и бессмертие, и вечную самосохранность, и риск «самоуничтожения», и абсолютный нарциссизм, и попытку выйти за Себя, и Бога, и «Анти-Бога» — это «существо» подлинный парадокс парадоксов, и даже сам факт его существования может быть как бы поставлен под вопрос, ибо в своем важнейшем аспекте оно выходит за пределы Реальности, за пределы мира Абсолюта[59].
О большем трудно говорить, ибо Последняя доктрина не продолжает Традицию, а оставляет ее, сохраняя в то же время ее, но где-то в стороне как первый и необходимый этап…
И все, что относится к сфере подлинного практического (а не предварительного, косвенного) «контакта» (точнее, "антиконтакта") между этим «существом» и Бездной — вне описания на «языке» (и даже на "молчании") Абсолюта, на языке и молчании нашего мира…
ПОСЛЕСЛОВИЕ: "МЕТАФИЗИКА И ИСКУССТВО"
Работа, которая ниже следует, написана мной давно, в шестидесятые годы. Но ее главный смысл, несомненно, связан со всей темой этой книги: по моему глубокому убеждению, искусство (в частности, литература) в некоторых случаях может быть важнейшей сферой выражения метафизики и философии. «Важнейшей» именно потому, что образ может быть «выше» идеи, ибо он более многопланов, более парадоксален, чем просто мысль. Поэтому литературный текст нередко бывает более глубок в философско-метафизическом отношении, чем собственно философский текст (или, по крайней мере. равноценен ему).
Для меня такие возможности искусства несомненны. Я могу это утверждать, так как непосредственно занимаюсь этими двумя сферами (литературой и метафизикой). Например, многие моменты и положения последней доктрины присутствуют в моем литературном творчестве (например, в романе "Последняя комедия", в первую очередь в центральной его главе — "Боль № 2").
Все это лишний раз показывает метафизическую мощь искусства.
Здесь мне хотелось бы выразить, с одной стороны, свое понимание идеального искусства, и с другой — показать, каким образом могут взаимодействовать литература и метафизика. Тем более, что в Москве меня самого, как писателя, нередко рассматривали как "метафизического реалиста".
Совершенно ясно, что высокая метафизика может быть постигнута лишь в результате чистого созерцания и глубокого сверхрационального духовного опыта. Все наслоения типа эмоционально-душевных переживаний, низкого уровня понимания, примесь психики, а не духа, ведут к нелепым искажениям и вообще выдают за метафизику нечто другое. С другой стороны, настоящее искусство, как таковое, всегда имеет дело с подлинным, с реальным, и обладает способностью проникать за поверхность явлений. Правда, в искусстве может иметь значение и чисто субъективное начало (ибо наши переживания, фантазии — тоже своего рода реальность), но это не лучший вариант искусства. Поэтому метафизический реалист меньше всего должен быть романтиком; он должен быть сверхреалистом, что, конечно, включает, как начальный момент, глубокое знание видимой жизни (гораздо более глубокое, чем требовалось, например, для обычного реалиста XIX в.). Однако это знание видимой жизни должно являться для него лишь начальным моментом, за которым открывается его проникновение в более грозную реальность. Поэтому сама главная тенденция творчества предъявляет свои требования даже к изображению ситуаций обыденной жизни: здесь не место для интереса к мелочам и подробностям человеческого существования, которые не дают «окна» в более глубокую реальность; по существу, видимая жизнь для такого писателя становится символом или аналогом высших (или, наоборот, инфернальных) реалий, которые, однако, (поскольку такой писатель является реалистом), не даются здесь только намеком, в полутенях[60], как у символистов XIX–XX веков, а, наоборот, должны выступать обнаженно, зримо, подавляюще, оттесняя на задний план изображение низшей реальности и давая читателю ничем не прикрываемое видение бездн…
57
57 Таким образом, здесь речь идет, конечно, не о традиционном посвящении, а об ином, «невидимом», сверхпосвященни, по отношению к которому обычное посвящение, известное в истории религий и метафизики, является лишь тенью. Это сверхпосвящение, по существу, не касается ни мира, ни нашего Абсолюта, проходя сквозь все это как невидимый луч, уводящий в принципиально Иное. [Примечания автора]
58
58 Иными словами: Я = Я есть Реальность. Но если Я = Я =…, то цепь разорвана, и третий неизвестный член этой метафизической формулы, скрытый во Тьме Бездны, уже не может быть «Я» в прежнем смысле и не может быть вообще «кем-либо», ибо «он» уже «принадлежит» Бездне. И «путь» к Тому, к которому пути нет, есть одна из форм жизни в Бездне. [Примечания автора]
59
59 Надо отметить, что возможны и другие подходы к этой сфере Бездны, сфере Антиреальности. [Примечания автора]
60
60 Или сюрреально. Для сюрреалиста или фантастического реалиста потустороннее «фантастично», субъективно, т. е. вытащено из собственного подсознания. Для метафизического реалиста потустороннее реально, поскольку он обладает возможностью в него проникать. Трудно представить что-то более противоположное метафизическому виденью, чем игра фантазии и субъективного произвола. [Примечания автора]