Я пережил два инфаркта с клинической смертью, с тромбом. Катя была рядом со мной, все ее силы и вся энергия были направлены на то, чтобы спасти мою жизнь. Теперь я уже знаю, что она тоже обследовалась и диагноз был поставлен, но мне об этом, конечно, никто не сказал. Я узнал уже незадолго до того, как Катя ушла из жизни, когда она уже была в реанимации, что у нее есть какое-то злокачественное образование, но раком никто не называл эту болезнь. То ли они меня щадили, то ли еще что-то, я не знаю. Я до сих пор в этом мало что понимаю и даже плохо помню, когда я стал подозревать что-то неладное. Единственное, за полгода до того, как случиться беде, я заметил в Кате едва уловимые изменения. Она стала худеть. Как мы этому радовались, ведь Катя всегда мечтала постройнеть. Когда она проходила, где было много мебели, и задевала эту мебель, я ей говорил: «Ты ведешь себя как „Бронепоезд 14–69“, потому что я, например, прежде чем где-либо пройти, задумываюсь: а пройду ли я там? А как у тебя, Катя?» Она отвечала: «А я не задаюсь таким вопросом, я думаю, что пройду». Я возражал: «Ну, знаешь, для таких случаев есть зеркало». Она не сдавалась: «Да, но в зеркале все врут». Я: «Почему?» – «Потому что там я блондинка с высокими ногами и пройти могу…» И поэтому, когда начался процесс похудания, то мы это восприняли как замечательную радость. Останется только покрасить волосы в белый цвет и – блондинка с высокими ногами. Конечно, это надо было принять за первый признак беды, а мы, точнее, я его не заметил. Теперь я уже знаю, что Катя скрыла от меня то, что скоро уйдет.
Катя ушла через полгода. У меня было такое чувство, что она очень сильно переживала то, что произошло с Валерой. Мне кажется, это была психосоматика. Катя так хотела, чтобы он жил, что отдала свою жизнь. Она тогда очень похорошела, похудела, превратилась в какую-то необыкновенную красавицу, но мы же не знали, что это онкология. Как будто бы Катя была счастлива от того, что с Валерой все хорошо. Вообще она была очень мудрой, была подспудным руководителем даже. У нее было потрясающее чувство юмора. Например, мы же соседи, и Катя была очень хлебосольная и любила покупать продукты. Тащила за собой такую тележку на колесиках, проходила, естественно, мимо моего подъезда, звонила мне, говорила: «Иришка, я здесь». И мы махали друг другу, я ей из окна говорю: «Заходи». Она говорит: «Нет, я не могу, я с тележкой, видишь, я должна Валерочку кормить». Она называла его «Валерик». Конечно, ее уход – это страшная трагедия. Я знаю, что Валере до сих пор очень плохо. Обычно много цветов нам дарят, и, если это другой город, не всегда есть возможность перевозить эти цветы в Москву. Мы раздариваем их людям, которые нас принимают. Валера всегда оставлял цветы и первое, что он делал, прямо с поезда ехал на кладбище, чтобы положить их Кате.
– Перед самой смертью она написала мне письмо, и в нем вся Катя. Прощаясь со мной, она написала: «Единственное, что я могу сказать, Валерик, ты всегда приносил мне только одну радость». И я счастлив, что я имел такую жену, которая, уходя из жизни, думала не о себе, а о любимом человеке.
Она скончалась 15 февраля, и впереди были праздники 8 Марта и 23 Февраля. А Катя страдала манией подарков. Она покупала пакетики, собирала туда какие-то безделушки – это Гале, это Оле, это Саше, это Пете. После ее смерти я находил эти пакетики в квартире…
Умерла Катя в больнице. Позвонили дочери Нике, и она еще полдня скрывала от меня. Все боялись за мое сердце. Представляете, Ника полдня жила вместе со мной и знала, что мамы нет. Она вообще прекрасная девочка. Ника – то самое яблочко, которое недалеко откатилось от яблоньки. Она очень просто сказала: «Мамы больше нет». Я почему-то ни тогда, ни сейчас не помню, чтобы я это предчувствовал.