— Ты, Юрий, утри слезы и больше их никому не показывай. Ведь мы с тобой мужчины. Верно? А насчёт дедушкиного архива не беспокойся. Мы сегодня же сменим замки в мастерской и отныне вместе будем стоять на страже дедушкиных картин, дневников и писем. А сейчас позволь представить тебе нашу гостью: её зовут Галя. Она любит дедушкины картины, но сейчас мы промёрзли на невском ветру и хотели бы чаю.
— Я сейчас. Я живо!
— О-о! Это мужской разговор!
Грачёв принял от Галины плащ, предложил посмотреть развешенные по стенам картины. Сам пошёл на кухню помогать Юрию. На вопросительный взгляд мальчика сказал:
— Гимнастка. Невеста моего младшего брата.
Юра приподнялся к уху Грачёва, шепнул: «Красивая!..»
— Понимал бы чего!
— Был бы жив дедуля, портрет бы с неё написал.
А через полчаса они сидели за большим обеденным столом. Грачёв, помешивая чай, и ни к кому в отдельности не обращаясь, спрашивал:
— Ну, Юрий, как жить будем?
С Юрием Грачёв познакомился в суде, встречались с ним несколько раз — обсуждали, как жить дальше, идти ли Юрию в детский дом или жить под чьей-нибудь опекой. Хотелось Юрию жить с дядей Костей.
— Ну, чего молчишь?
— Не знаю,— буркнул Юрий.
Хотел прибавить: «Я как вы», но сдержался. Он уже давно подготовил себя к мысли жить вместе с дядей Костей, но вот как и где? Не знал. Втайне он надеялся, что дядя Костя переедет к нему. Ездить-то в Комарово далеко.
Грачёв не стал пытать его, заговорил серьёзно, как со взрослым, и так, чтобы и для Гали разъяснилась ситуация. Галя же слушала их разговор с нескрываемым изумлением: она то на Костю смотрела во все глаза: серьёзно ли он всё это говорит, то на Юрия. Она хотела бы спросить его: «А где твои родители?» Но из чувства деликатности молчала, хотя тайна эта всё больше её захватывала и она со всё возрастающим вниманием прислушивалась к разговору.
— Доложу тебе, Юрий — дом в Комарово мне бросать нельзя. И тебе тут без присмотра жить не очень удобно. К тому же, не сегодня-завтра тебе предложат в детском доме жить, а квартира и мастерская к другим перейдут. Ведь тебе нет и четырнадцати.
— А куда девать вещи, мебель? У дедушки много картин.
— Обо всем мы с тобой позаботимся, но пока надо решать главный вопрос — твою судьбу. Если ты хочешь, я тебя усыновлю и тогда наша судьба будет общей — до конца. Квартиру твою нам оставят, а мастерскую...
Юрий сник. Трудно ему было расставаться с мастерской. В то же время своим уже недетским умом он понимал правоту дяди Кости. И Галина, сидевшая рядом, обняла его, привлекла к себе. Юрий от этой неожиданной ласки расчувствовался, слезы полились у него по щекам.
— Ну-ну, мастерскую пусть берут, а картины мы в Комарово перевезем. И мебель тоже.
Лицо Юрия прояснилось, он смотрел на Грачёва, и в глазах его светилась благодарность к этому большому, сильному человеку.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Однажды накануне выходных Очкин позвонил в цех Грачёву:
— Приготовь катер. Прогуляемся по Финскому заливу.
И не спрашивал, хочет этого Грачёв или не хочет,— Очкин привык повелевать.
Катер куплен сразу же после переезда Очкина в Ленинград и был сдан на хранение сторожу лодочной станции близ того места, где Очкин получил надел и затеял строительство дома. Катер большой, с крытой кабиной на два отделения: спальное на четыре человека и кают-компания на двенадцать — шестнадцать мест. Грачёв хотел бы пригласить брата с Галей, Мартыновых, ребят бы своих прокатить, да опасался, что Очкин откажет. Не любит он быть на людях, устает от них на работе.
— Что молчишь? Поедем или нет? К тебе, говорят, брат приехал — зови брата.
— А Мартыновых — Веру Михайловну с сыном?
— Зови Мартыновых.
— Со мной ещё ребята будут.
— Какие ребята?
— Мои. Куда я их дену. Роман. Юрий.
— Чего ты к ним привязался, не понимаю.
— Усыновил Юрия.
— Ну и ну! Насовсем, что ли?
— Как же ещё! Ясное дело. Теперь мы — одна семья. А Роман его товарищ.
— Химик ты, Костя. Такими вещами не шутят. Вдруг опять задуришь?
— Теперь нет, не задурю. Сказал же,— с языка чуть не сорвалось «тебе» — не посмел; хотел сказать «вам» — не сказалось.
— Зови и ребят! Да только двигатель проверь. Не подвёл бы!
— Двигатель проверю, а и откажет — не страшно. У меня на этот случай парус есть, а ребят натаскаю ставить его, убирать и складывать.
Утром в воскресенье погода была ненадёжна: со стороны Кронштадта набежали кучево-дождевые облака, спеленали солнце. Грачёв, поёживаясь от сырой прохлады, спустился к заливу, расчехлил катер — белый с игривым названием «Смышлёный». Уткнувшись тупым носом в песчаный берег, он резво качался на волнах. Зиму «Смышлёный» стоял на берегу на деревянных колодках, зачехлён и смазан, а едва Финский залив освободился от ледяных торосов, Грачёв по просьбе Очкина осмотрел его, сделал пробные прогулки, подготовил к летнему сезону. С наступлением тепла они с Очкиным несколько раз плавали по Финскому заливу, огибали Кронштадт, проходили Ломоносов, Петродворец и дальше, описав дугу, приближались к Ленинграду, и уж затем, держась северного побережья, возвращались в Комарово.
Сегодня Грачёв с тревогой поглядывал на небо. Дождя не обещали, но облака быстро летели над серой рябью залива. На востоке они образовали тучу, и солнце лишь изредка снизу пробивало её толщу и мощными золотыми столбами упиралось в купол неба.
Вот и лето в разгаре, а настоящего тепла у невских берегов ещё не видели, холодом дышат датские проливы, ветер гонит и гонит по небу дождевые тучи. По прогнозу ожидался ясный день. Где же он?
Участники экспедиции накатили разом: на служебной «Волге» прибыла семья Очкиных; вслед за ними подъехали на собственном «жигуленке» мать и сын Мартыновы; и немного позже, с одной электрички, дружной ватагой скатилась с песчаного холма молодёжь — во главе с капитаном. «При полном параде,— подумал Константин, выйдя из капитанской рубки и оглядывая брата в идеальной, горящей золотом погон и пуговиц офицерской форме.— У него, верно, нет цивильной одежды. Сказал бы мне».
— Дядя Костя! Я с вами — на мостик! — кричал Роман.
— И я! — бежал вслед за ним Юрий. К трапу подходила и Галина. Она была в длинной, замшевой песчаного цвета юбке, в таком же жакете; на руке светло-коричневый под цвет волос плащ с капюшоном. Вадим протянул ей с катера руку, но она, легко отстранив её, вбежала на борт. И Костя-капитан подал ребятам команду: «Убрать трап!»
Катер, описывая плавный полукруг, лёг на курс. Впереди, над тем местом, где должен быть Кронштадт, показались светлые облака. Отражая лучи ещё неяркого в эту пору солнца, они воспламенили верхушки волн серебряной ослепительной рябью. Грачёв весь был поглощён управлением катера; не видел, что происходило в кабинах и на палубе. Справа от него сидел Роман, слева — Юрий. Счастливые, они во все глаза смотрели вперед и каждый из них чувствовал себя капитаном.
Грачёву было хорошо с ребятами. В общении с Романом и Юрой он не только занимал время, но и удовлетворял ещё какую-то высшую потребность души: как бы утверждал себя среди людей.
На палубе возле бортиков — слева и справа — никого не было. И на переднюю палубу — там принайтованы к полу две лавочки и могли ещё стоять два-три человека — никто не выходил. «Женщины в кают-компании,— подумал Грачёв,— а Очкин и Вадим зашли в спальный салон, там Очкин, наверное, открыл бутылку».
Берег за кормой едва виднелся, а впереди по курсу крепость-остров хотя и приблизился, но был ещё далеко, и дома, и береговые укрепления едва различались.
— В море вышли,— объявил ребятам Грачёв.— Не страшно вам?
— Тут везде Финский залив,— заметил Роман.
— Нисколечко не страшно,— заверил Юрий.
— Это он так называется — залив,— продолжал стращать капитан,— а чем не море! Северное, суровое. Тут если вправо свернём — в Балтику выйдем. Там штормы, крутая волна — ой-ей-ой!..