Карвилайнен вернулся из гастрольной поездки за рубеж, но Ада Никифоровна ещё находилась в больнице. Через месяц-другой врачи обещали её выписать. Роман же продолжал частенько навещать дядю Костю.
Раз в такой праздничный день, позавтракав, все ушли загорать на залив, и только Грачёв остался прибирать посуду да сделать заготовки к обеду. В окно увидел: к калитке подъехала Галя. Вбежала в дом, но на пороге вдруг остановилась. Озарённая решимостью, смутилась и стояла, как девчушка, забывшая что-то очень важное, и не смела поднять глаз. А Костя глядел и не нагляделся бы на это чудо. До сих пор он не мог поверить, что отношения её серьёзны, что она любит его и готова выйти за него замуж. «Надо объясниться. Мужчина я или тряпка?»
А она, будто прочитав его мысли, тихо произнесла:
— Ну, почему, почему вы не говорите мне о любви?
— Если бы я смел... Если бы я был достойнее, во сто крат лучше. Я бы сказал, что вы само совершенство.
Шли на залив и ничего не видели вокруг, пока не наткнулись на человека, одиноко сидевшего на камне. То был Георгий. Зажав голову руками, он вздрагивал всем телом,— кажется, плакал.
— Георгий, ты чего?
Георгий поднял голову: красные, заплаканные глаза, бледное, отёкшее от пьянства лицо.
Галя отошла в сторону, села на валун. Смотрела на море, но хорошо слышала разговор приятелей.
Георгий говорил:
— Извини, пришёл вот... поглядеть на твоих ребят. Семья, что ли, объявилась? Сыны у тебя. Ты будто о них не говорил.
Грачёв сел рядом, загрёб ладонью камушки. Георгий продолжал:
— А мои — сироты. При живом-то отце.
Он всхлипнул, из груди вырвалось рыдание.
— Третий день капли в рот не беру. О тебе думаю: ты вот сумел, одолел, а я что ж, хуже, что ли, тебя? Я ведь начальником цеха был.
И, минуту спустя:
— Нет, Костя! Сил моих не хватает. Сегодня снова напьюсь. Дай пятёрку — не могу больше. Пожар внутри, огнём изойду.
Грачёв будто не слышал просьбы, заговорил степенно, не торопясь:
— Правильно решил. Кончать надо с ней, проклятой. И возвращайся домой. Ждут тебя дети. И жена ждёт.
— Тоже — сказал. Ждут! Зачем я им такой? Рот лишний.
— Работать пойдёшь. К нам в цех, в одной бригаде будем.
Не сразу отозвался Георгий. Пытливо, с загоравшейся изнутри надеждой, смотрел на друга.
— Ты это серьёзно?
— Вполне. Вот сегодня же попрошу начальника цеха — он тут где-то, с моими загорает.
— Вон они — сидят! — показал Георгий на три куста, за которыми в тени укрылась компания Грачёва.
— Ну вот — и хорошо. Пойдём.
Георгий легко поднялся, схватил в охапку одежду. Его приглашали к порядочным людям.
Знакомясь, Георгий пожимал каждому руку и тихо, словно бы опасаясь кого напугать, называл свое имя.
Грачёв, отозвав в сторону Александра Мартынова, ска- зал:
— Возьмём в бригаду? Ты, помнится, говорил о третьем человеке.
— Пьяница? — спросил Александр.
— Да, но надо мужику помочь.
— Под твою ответственность. Проси Очкина. Но — помни: придёт на работу под хмельком — выгоню!
С Очкиным было ещё проще:
— Вам работать — берите.
Георгий обрадовался, хотел куда-то идти, но Константин потянул его за руку:
— Будешь жить со мной. Месяц или два — пока не привыкнешь к трезвой жизни. Я за тебя поручился. А пока загорай.
Был тот редкий, счастливый день, когда ленинградцы вполне могли насладиться теплом и солнцем. На заливе тишина, вода сверкала рябью серебра и золота. Люди купались.
Галя разделась, и все невольно любовались её точеной, идеально правильной фигуркой. Красота ног, рук и шеи подчеркивалась прямой, как у балерины, спиной, грациозностью движений. Она выбрала ровную, зализанную водой площадку, разбежалась и вдруг описала в воздухе невообразимый пируэт. И замерла. И повернулась к идущему сзади Грачёву. И что-то сказала, но слов её он не расслышал: за спиной вдруг раздались дружные аплодисменты. Костя сказал:
— А вы озорница!
— Люблю озадачить. И — удивить!
Подхватив Грачёва под руку, ускорила шаг. Когда они отошли довольно далеко, Галя вошла в воду.
— Если буду тонуть, вы меня спасёте. Я хочу, чтобы вы меня спасали.
— А я не хочу, чтобы вы тонули.
Галя далеко не поплыла. В Финском заливе напротив поселка Комарово далеко от берега тянется мелководье. Тут и там лежат осклизлые, зеленовато-серые камни, будто какой-то великан, рассердившись на море, побросал их в воду. Галя подходила то к одному камню, то к другому, стояла по грудь в волнах. Возле большого камня задержалась. Сказала:
— Я ухожу из спорта.
— Совсем? Навсегда?
— Навсегда.
— Но, может, станете тренером?
— Нет, не стану. Не люблю так. Уходить, как умирать — ух, и нету!
Она засмеялась. И взгляд её детски-чистых глаз наполнился грустью.
— Все проходит. Спорт — тоже.
— Но вы достигли такой высоты...
— Да, у меня были надежды. Теперь их нет. А на вторых ролях — не хочу.
— Почему теперь? Что произошло?
Галя повернулась к нему, смотрела в глаза, потом взяла Костю за руку, прислонилась к его плечу.
— Я вас люблю,— сказал он ей на ухо.— Очень...
Она теснее к нему прижалась. Он продолжал:
— Но я уже не молод. А вы такая юная. Я в прошлом пил, попадал в милицию.
— Это скверно, ужасно, что вы пили. Но это позади. И я в вас верю, как в себя. Пить вы никогда не будете.
Нежно прикоснулась к нему щекой:
— Я люблю тебя. Люблю... Это так хорошо, что мы встретились. У меня будет муж чемпион мира. Я буду гордиться вами.
Грачёв улыбнулся. Привлёк её, поцеловал.
Они объявили о своем решении отцу, получили благословение и стали встречаться часто, почти каждый день.
Тренировки Галя бросила. Она ни с кем не советовалась, решила сама: со спортом покончить. Устроилась на курсы помощников мастеров при производственном объединении «Светлана». В Америке она кончила технологический колледж, здесь подтверждала диплом инженера.
Костя получил письмо от Вадима:
«Дорогой брат!
В Ленинграде всё было хорошо, я прошёл отборочные соревнования и готовился занять призовое место, может быть, как ты, стать чемпионом, но судьба рассудила по-своему. Я выпил, кого-то задел на улице и попал в милицию. История банальная, помнится, и ты в такую попадал. Но как раз в это время у нас пошли большие строгости с пьянством и командование решило на мне отыграться. Ударим, мол, одного — другим будет неповадно. И ударили. Я вылетел из армии и очутился на воле. Хорошо тренер по боксу взял меня в ассистенты, сказал: «Не будешь пить вовсе — и сам станешь тренером».
Мы с ним поедем по городам, будем работать в Ярославле, Барнауле, Тюмени, Белогорске, что на Амуре, и доберёмся даже до Чукотки.
Ты и весь свет считаете меня пьяницей, а я им никогда не был, пью в меру, не больше, чем другие.
Жду от тебя письма, может, что посоветуешь.
Твой Вадим».
В тот же день Костя послал ответ брату. Вот что он писал:
«Ты меня уверяешь и всех других тоже, что пьёшь в меру, ”не больше, чем другие“. Но дело не в том, сколько пить, когда пить и с кем пить, вопрос нужно ставить так: пить или не пить. ”Есть ситуации,— говорил ты мне во время наших бесед на эту тему,— когда нельзя не выпить“. Да, такие ситуации есть, но только для тех, кто допускает саму мысль о винопитии, считает это занятие нормальным, разумным, и пьёт по убеждению. Ты просишь моего совета — вот он: не пей! И выброси из головы саму мысль о допустимости винопития. И тогда вся жизнь для тебя переменится, ты вырастешь в глазах других. Непомерно вырастешь! — даже во мнении вчерашних собутыльников. Твой поступок обретёт силу примера, поднимется до степени акта гражданского значения. Что же до женщин, то для них в мужчине одно только качество — трезвость — способно искупить многие другие недостатки. Трезвый мужчина для них олицетворяет силу и надёжность. Женщина инстинктом матери чувствует в нём опору и защиту для будущей своей семьи.