Отъезд из Лондона, назначенный на декабрь, отложили на две недели, потом на месяц, потом еще на две недели. Хавкин не понимал, в чем дело, нервничал. Наконец, дошли слухи, что задержка вызвана каким-то запросом русского посольства в Лондоне. Ничего хуже быть не могло. Неужели петербургские чиновники и на этот раз станут на его пути? Вскоре после нового 1893 года, бактериолог получил приглашение навестить посольство. За пять лет, проведенных за границей, он ни разу не обращался к представителям императорского правительства. И сейчас, естественно, ожидал неприятного разговора. Каково же было его изумление, когда первый секретарь, рассыпаясь в любезностях, тотчас проводил его в кабинет самого посла — барона де-Сталь. Состоялся разговор, который Владимиру, вероятно, показался чем-то похожим на сон. Посол ни словом не обмолвился о нарушении закона о паспортах и вообще ничего не сказал о прошлом своего собеседника. Зато многократно повторил, что русская наука гордится известным бактериологом Владимиром Аароновичем Хавкиным, и он, посол Его Императорского Величества, готов засвидетельствовать британскому правительству, что цели русского подданного Хавкина в Индии будут сугубо гуманными.
Загадочное поведение русского посла объяснялось просто. Когда в лондонских газетах появились доброжелательные статьи о Хавкине и его вакцине, барон де-Сталь начал через дипломатические каналы интересоваться судьбой «российского подданного». Его запросы смутили англичан: русско-английские отношения в этот момент были далеко не блестящими. Видимо, в Лондоне мелькнула даже мысль, не имеет ли миссия Хавкина политического характера. Де-Сталь попал в неудобное положение. К тому же корреспонденты лондонских газет весьма ядовито намекали в те дни, что русский подданный едет бороться против эпидемии холеры в Индию, тогда как его собственная страна переживает подобные же бедствия. Де-Сталь запросил распоряжений из Петербурга. После долгих колебаний Петербург принял решение «сделать хорошую мину при дурной игре». Послу приказали обласкать ученого и официально рекомендовать Хавкина английскому правительству. Так возникло еще одно, последнее по счету, рекомендательное письмо, которое открыло, наконец, уставшему от ожидания бактериологу дорогу в Индию.
Холера показала Хавкину свое лицо раньше, чем он вступил на индийскую землю.
На подступах к пристаням Калькутты (город стоит на полноводной реке Хугли, куда заходят даже океанские пароходы) корабль, идущий из Лондона, должен был обойти стороной группу судов под желтым флагом. Желтый лоскут, поднятый над флагом нации, означает: на судне холера. Хавкин видел, как от борта одного из этих отверженных отвалила шлюпка, эскортируемая военным катером. Высаживаясь в порту, он снова на мгновение увидел эту шлюпку. На дне ее прямо на досках лежал человек с заостренным, изможденным лицом и запавшими глазами; углы рта печально и в то же время как будто насмешливо оттянуты вниз, типичное лицо холерного больного. В пригородах Парижа Владимиру уже приходилось видеть таких больных, слышать их хриплые натужные голоса. Но там, в благообразной белой тишине парижской больницы, человеческие страдания не выглядели такими цинично отталкивающими, как здесь, в порту. Иссохший человек в лодке, валяющийся в собственных испражнениях, был, судя по одежде, бедняком-матросом небольшого каботажного суденышка или просто пилигримом, добирающимся к святым местам. Два дюжих полицейских в кожаных перчатках без лишних церемоний схватили его и швырнули в глубину закрытой санитарной кареты. В ту же минуту лошади умчали карету с полуживым пассажиром.
За два года, проведенных затем в Индии, Хавкин мог убедиться, насколько символичной была сцена в калькуттском порту. Ему довелось перевидать потом сотни и тысячи больных холерой. Смерть, которую от века изображают в виде безглазого скелета с косой, отлично ориентировалась в социальном составе британской колонии. Губительная коса, как правило, обрушивалась на семьи бедноты — из десяти пораженных не менее девяти всякий раз оказывались бедняками. В Калькутте, тогдашней столице Индии, социальный характер эпидемии был особенно заметен. Водопровод доставлял хорошо профильтрованную речную воду главным образом в южный и центральный районы города. Там близ каменных стен форта Вильям, в зелени садов строили коттеджи европейские дельцы и чиновники. Они почти не знали холеры. Зато на северной окраине не проходило дня без похорон очередных жертв эпидемии. Чем дальше от центра на север, тем уже были калькуттские улицы, тем более жалкий вид имели жилища — землянки и хижины. Грязные, непроточные пруды, куда выливали нечистоты, служили также местом ежевечернего обрядового купания, стирки белья и источником, из которого брали воду для питья.