Всего несколько слов, но как много оказано и о Хавкине, и об отношении к нему Чехова, и даже о Суворине. Ибо кто же не знает, что реакционный журналист был к тому же и ярым антисемитом. В другом письме Чехов снова издевается над черносотенцем и мракобесом Сувориным: «Надежду подают прививки Хавкина, но, к несчастью, Хавкин в России непопулярен: „Христиане должны беречься его, так как он — жид“».
Из примечаний к чеховским письмам я узнал, что Владимир Ааронович Хавкин (1860–1930), уроженец Одессы и воспитанник Новороссийского университета[1], провел несколько лет в Индии, где боролся с чумой и холерой. Еще несколько разрозненных сведений дала медицинская энциклопедия. Но как Хавкин попал из России в Индию, за какие заслуги приобрел славу великого филантропа, за что его хотели убить те, кому он пытался спасти жизнь, — на эти вопросы никто мне ответить не мог. Увы, спустя пятьдесят пять лет после чеховских писем биография Владимира Хавкина оставалась столь же мало ведомой его соотечественникам, как и в конце XIX столетия. О Хавкине не было написано ни одной книги; имя, его редко встречалось в журналах. Это непонятное равнодушие современников все более подогревало мой интерес к забытому ученому. С помощью библиотекарей института я перерыл чуть ли не всю литературу, имеющую отношение к чуме, к Индии, к бактериологии опасных инфекций. И — тщетно. Лишь за два дня до отъезда в Москву главный библиограф вытащила откуда-то запыленную тоненькую книжку на английском языке. Первое, что я увидел, откинув обложку, был портрет красивого рослого человека в строгом сюртуке, с белоснежным стоячим воротничком. Лицо с глубоко посаженными задумчивыми глазами выражало чувство спокойного достоинства. «Владимир Хавкин, — значилось под портретом, — первый директор Хавкинского института, родился 3 марта 1860 г. в Одессе, умер 26 октября 1930 г.».
С волнением листал я отчет бомбейского Бактериологического института, носящего имя нашего соотечественника. Отчет вышел осенью 1930 г. вскоре после смерти Хавкина и кроме специального материала содержал некролог, подписанный именем видного индийского ученого Найду. Биография Хавкина, написанная человеком далекой страны, поразила меня. Чувство горячей любви и уважения к бактериологу из Одессы сквозило в каждой строке.
«Хавкинский институт, обязанный своим существованием гению Владимира Хавкина, и Центральный медицинский колледж, где этот ученый производил первые исследования по чуме, 27 октября были закрыты в знак уважения к его памяти, — писал автор некролога. — Индия имела особые причины оплакивать потерю этого человека; лучшие годы жизни он отдал борьбе с такими бедствиями Индии, как холера и чума; он спас огромное количество жителей от опустошительных инфекций, применив предохранительные прививки… Его интерес к Индии не ослабевал до самой смерти, и до конца своих дней он поддерживал дружескую переписку с индийскими друзьями».
Биография-некролог приоткрыла завесу над основными вехами жизни Хавкина, но одновременно она вызвала и новые недоуменные вопросы. Чехов сообщает о ненависти индийцев к бактериологу, а ученый из Бомбея — о глубокой любви, которую доктор из России заслужил у народов Индии. Кто прав? Совсем ничего нет в некрологе о детстве и юности Хавкина, об учении в Одесском университете. А ведь там в эти годы преподавал зоологию Илья Ильич Мечников. Какие отношения сложились между учителем и учеником? И наконец, самое главное, почему Хавкин оставил родину, почему не вернулся в Одессу?
Я покинул институт на Волге с твердым намерением разобраться в этой загадочной биографии. Однако перевод бомбейского некролога долгое время оставался единственным документом, находившимся в моем распоряжении. В русских журналах конца XIX — начала XX столетия содержались лишь отрывочные, подчас взаимоисключающие детали о пребывании Хавкина в Париже, Лондоне, Калькутте и Бомбее. Прошло три года. Папка с надписью «В. Хавкин» пополнялась медленно, от случая к случаю. Правда, в Москве, Одессе и Барнауле удалось разыскать родственников ученого. С Алтая пришел пакет со старинными фотографиями: отец Хавкина, его мать и сам Владимир Хавкин, сначала в студенческой куртке, потом в сюртуке и галстуке. На обороте последней фотографии стояло: «Калькутта» и надпись, сделанная от руки — «Проездом через Аден в Аравийском заливе 18-го (шестого) февраля 1895 года». Самый «новый» из этих снимков был сделан почти семьдесят лет назад. Эти семейные реликвии прислала родная племянница Хавкина пианистка Лидия Семеновна Савельева.