«Когда умирает ученый — умирает мир», — гласит индийская пословица. Для Хавкина вместе с Пастером ушел неоценимый мир идей, чувств, событий. Ушел целый этап его собственной жизни. Но прежде чем рассказать о том, как сложилась дальнейшая судьба героя, мне хочется вернуться к одному весеннему дню в конце апреля 1895 года, когда, преодолевая слабость, тяжело больной Пастер в последний раз приехал в институт и Эмиль Ру поставил перед ним микроскоп. Он показал великому ученому микроб чумы, незадолго перед тем открытый Иерсеном и японцем Китазато. Старый Пастер долго рассматривал этого пойманного, наконец, хищника. Он даже слабо улыбнулся, ощутив гордость за успехи своей замечательной гвардии. «Сейчас уже можно не сомневаться, — сказал он, — что придет день, когда предохранительные меры, которые предпримет один из моих учеников, остановят страшные бичи, терзающие человечество: бубонную чуму и желтую лихорадку».
Эти последние слова Пастера, произнесенные в стенах института, оказались пророческими. Полтора года спустя бывший ассистент Пастеровского института, государственный бактериолог индийского правительства Владимир Хавкин создал первую в мире вакцину против чумы.
БОМБЕЙ — «СТОЛИЦА» ЧУМЫ
Вторые сутки экспресс Калькутта — Бомбей мчится на запад. Поезд начал свой путь на побережье Бенгальского залива, пересек Индостанский полуостров и теперь приближается к конечной цели. Позади сырые лесистые равнины Бенгалии, заросли гигантского перистого бамбука и какие-то диковинные деревья, опутанные лианами. Позади и бескрайнее Деканское плоскогорье — сухое, пыльное с золотисто-желтыми полями в зеленых рамках пальмовых рощ. Завершен крутой спуск с плоскогорья к западному берегу через голые скалистые ущелья, виадуки, тоннели. Впереди Бомбей — второй по величине город Индии, город-порт, город-фабрика, окно, через которое вот уже двести лет Запад проникает в Индию.
Изнывающие от жары, духоты и пыли пассажиры уже мечтают об освежающем дуновении океанского ветра, о голубых волнах Аравийского залива. Но радужное настроение от предстоящего отдыха отравляют слухи, упорно ползущие навстречу поезду: в Бомбее чума. Английские газеты ничего не пишут об этом, но идущие на Восток составы полны беженцев. Страшная правда открылась лишь после того, как экспресс, миновав угрюмые скалы Западных Гатов, спустился на приморскую равнину. Здесь поток беженцев стал еще многолюднее. В глазах у большинства страх и растерянность. Они едут, сами не зная куда, только бы подальше от проклятого города, где ежедневно погибает сто, а то и двести человек. На станциях с поездов из Бомбея сбрасывают трупы погибших от чумы. Она не щадит никого, однако предпочитает бедняков. 48 часов — и совершенно здоровый человек превращается в труп. Болезнь-убийца почти не оставляет следов: у жертвы чуть припухают железы на горле, под мышками или в паху, да темнеет кожа. Таинственное заболевание бомбейцы приписывают финикам, привозимым из Сирии, пшенице, доставляемой из внутренних районов страны, и прежде всего иноземцам. Не случайно же чума фактически не трогает европейские кварталы.
Только один человек в калькуттском экспрессе знал подлинную причину того, что произошло в Бомбее. Этот молодой (на вид не старше 35 лет) господин с приятным, но непроницаемым лицом не очень охотно вступал в беседу со своими соседями английскими офицерами. Всю дорогу он оставался в строгом черном сюртуке и жара не могла растопить белого холода его туго накрахмаленных воротничков. К тому же он постоянно читал какие-то книги и пассажирам казался чем-то вроде миссионера.
Расстегнув мундиры, офицеры играли в карты, бранили службу, Индию, духоту и неизвестно откуда свалившуюся новую напасть — чуму. Когда иссякал запас ругательств в адрес «этой проклятой Индии», начинались бесконечные разговоры об игре в крикет, гольф и повышении по службе. «Миссионера» с его книгами военные в душе презирали, как, впрочем, презирали всех штатских. Никто не полюбопытствовал даже, что именно читает чудак в черном сюртуке. А между тем это были книги о той самой чуме, которая всех волновала. И будь у вояк в пробковых шлемах на каплю больше любопытства и на грош меньше самомнения, молчаливый господин — бактериолог индийского правительства мистер Хавкин рассказал бы им о деяниях «черной смерти» в прошлом и о том, как и почему осенью 1896 г. чума стала владычицей Бомбея.
Первый человек, описавший чуму, греческий историк Фукидид, не только был очевидцем эпидемии, которая поразила Афины на второй год Пелопоннесской войны (431–404 гг. до н. э.), но ее жертвой. За триста лет до нашего летосчисления «черная смерть» стала известна в Египте. Видимо, из Африки ее занесли в VI веке в Восточную Римскую империю, где эта повальная болезнь продолжалась 50 лет, войдя в историю под названием Юстиниановой чумы. «Повсюду были траур и слезы, — писал современник, — целые города оставались без жителей, искавших спасения в бегстве; святейшие узы природы были порваны. Вся страна походила на пустыню, человеческие жилища стали убежищем диких зверей».