В эту осень, помимо занятий в ротной канцелярии, Иванову приходилось иногда помочь и Лаврентьеву 2-му. Списывал "отпуски" с требований на дрова, свечи и лампадное масло для ротной иконы, на фабру и воск, ваксу и мел, на белые ружейные ремни, которыми царь приказал заменить красные.
А на дежурства полковник чаще всего назначал теперь Иванова в Ротонду и Темный коридор, разделявший личные комнаты царя и царицы с комнатами сыновей. Здесь день ото дня гренадер больше узнавал учителей наследника и его брата Константина. Кроме хорошо знакомого Жуковского, постоянно видел круглолицего спокойного Плетнева, какого-то тусклого Тимаева, всегда приветливого даже с прислугой француза Жиля и постоянно гладившего щеточкой седой пух на лысине англичанина Варонда. Эти бывали каждый день, а через день еще двое:
француз Курно - он охорашивался перед зеркалами и при этом оставлял на подзеркальниках книги, за которыми выскакивал уже из классной, - и немец Эртель, неопрятный толстяк, но с которым дети часто смеялись, как бывало еще только на уроках Жуковского.
"На семь учителей трое русских, - думал Иванов. - Да из них Тимаев, видать, такой сухарь, что детей разве от науки отпугнет. Языки иностранные им надобны, но зачем французовто двое?.."
И вскоре, будто в ответ на свои мысли, услышал, как в Ротонде Плетнев говорил Жуковскому:
- Слушай, Василий Андреевич, нельзя ли сделать, чтобы хоть географию русский учитель преподавал? Ей-ей, великим князьям твердо знать надо, где Калка и Дон, Казань и Азов, а Парму и Орлеан сами разыщут от чтения романов. Мусье Жиль весьма приятный человек, но даже карты России сюда не приносит.
- Было уже о том мной доложено, - развел руками Жуковский. - Но ответ его величества гласил, что русскую географию молодые люди изучат в путешествиях образовательных...
И здесь же через несколько дней в хмурое октябрьское утро гренадер узнал взволновавшую его новость. В дверях Арапского зала Василий Андреевич встретился с воспитателем великого ккязя Константина морским офицером Литке.
- Слышали, Федор Петрович, про Доу? - спросил Жуковский.
- Слышал. Но я не был его поклонником, - отвечал моряк. - Не люблю стяжателей и скряг, как справедливо называл его Лабенский... А быстро скрутило молодца. Давно ли тут, подбородок задравши, выхаживал? Скольких же лет помер?
- Кажется, сорока восьми, - сказал Жуковский и прибавил: - Правда, что был без меры жаден до денег, но и талант немалый. Хотя мне самому живопись Каспара Фридриха куда милей.
- Какой еще Каспар Фридрих? - чуть ворчливо спросил Литке.
- Есть такой дрезденский художник, которого я уже несколько лет облюбовал. Он грустные морские и горные пейзажи пишет. Приходите ко мне, я вам две его картины покажу.
- Благодарствуйте, но мне, право, не до грустных пейзажей. Более чем достаточно дела с планами занятии великого князя, которого государь истинным моряком требует сделать.
А насчет Доу, то я думаю, что черная душа отравляет любой талант. Однажды я имел время портреты в галерее внимательно рассмотреть и убедился, что ему особенно удавались изображения дурных людей. Взгляните на старую лису Беннигсена, на Аракчеева, Балашова и некоторых других, коих не назову в сих стенах... Честь имею!..
Жуковский еще задумчиво глядел вслед моряку, когда Иванов отважился к нему подойти:
- Ваше превосходительство, дозвольте спросить.
- Конечно, спрашивай, кавалер.
- Так ли я уразумел, что господин живописец Дов померли?
- Истинно так. Вчера в газете читал, что скончался в Лондоне две недели назад.
- А кому же все деньги пойдут, что у нас в России набрал? Слыхано было, что не женатый и детей не имел, - продолжал спрашивать Иванов, благо стояли в Ротонде одни.
- Сестре его родной. И про то в "Пчеле" пропечатано.
А капитал истинно огромный оказался, чуть не миллион на наши деньги.
- Миллион?! - повторил Иванов. - Это сколько же тысяч?
- Десять раз по сто тысяч рублей, тысяча тысяч, значит.
Много, братец. Нам с тобой таких денег век не увидеть...
Вечером Иванов пошел к Полякову. Дверь оказалась не запертой, хозяйка и Танюша куда-то отлучились. Живописец топил печку и сидел перед ней на половичке, не зажигая свечи.
Иванов просил не освещать комнату и сел около него на стул.
- Слышал уже, - сказал Поляков на сообщенную новость. - Голике прибегал, чуть не плакал. А я так и сказал:
"Не жалко мне его ни капельки, какой бы хворостью страдательной ни сгинул. Знаю, Александр Иванович, что оно не по-христиански, но ничего с собою сделать не могу. Да еще тому я, грешник, злорадствую, что, всеконечно, помирая, помимо болезни, горем надрывался, раз с деньгами, с друзьями своими единственными, расставаться пришлось. Кекова сестра его, которой все досталось, не ведаю, но муж ее, гравер Райт, здесь трудился. Добродушный господин и в своем деле большой мастер.
Из него Дов тоже соки сосал, никак не ожидавши, что наследника своего обирает.
Помолчали, глядя на мерцавшие головешки.
- Как учение твое идет? - спросил Иванов.
- Поправляюсь помалу. Сам себя нахожу. Теперь бывает, что и похвалят за рисунок. С азов начинать пришлось, будто карандаша век не держал. А вот с вольной всё ни с места.
- Неужто еще не разделились наследники? - удивился Иванов.
- Сказал намедни здешний приказчик ихний, будто старшему сыну достанусь, который в гвардии служит. Так боюсь, не стал бы выжиливать, чтобы больше заплатили. Бары на прихоти тароваты, а за наши душеньки, ежели кто торгует, как черти за грешников, цепляются. Кажись, две тысячи не цена ли? А еще может оттого тянут, что две сотни годового оброка исправно сдаю, а тогда сему доходу конец. Вот и давай еще двести пока что...
- Откуда же деньги такие берешь? Все с портретов царевых?
- Больше неоткуда. Мундиры меняю да купцу в Андреевский по четвертному ношу, а тот - в золоченую рамку да по пятьдесят рубликов. Надоело страсть. Ведь без оброка я бы на восемь штук меньше писал. И еще освобождение скорей нужно, чтобы из Академии не выгнали, как крепостного. За меня Общество поощрения поручилось, что обязательно выкупит, а уж чуть не два года прошло. Президенту стараюсь на глаза ке попадать...
- А здоровье каково?
- Ничего. Раз деньги есть, чтоб за квартиру с дровами отдать, за стирку, на чай-сахар да на булку с печенкой, - чего еще желать? Учусь, того, о чем мечтал, наконец достигаю.
Украл Доз у меня шесть лет жизни. Ну, он теперь за то в другом месте может наконец-то ответит... А от холода в классах шинель справил на вате и жилетку пуховую у чухонки купил. Сейчас вам обновы покажу, как огонь засветим.
7
7 ноября, пятая годовщина наводнения, пришлось на воскресенье. Свободный от наряда Иванов положил в карман пятнадцать рублей и пошел на Смоленское. Еще вчера написал поминальную. Хотел поставить новопреставленных болярина Александра, еще Александра и Симеона, потом отдумал. Панихиду собрался заказать по усопшему семейству, пусть же только они и стоят в записке. А то болярина положено перед простолюдинами читать, а в этот день всех дороже память Анюты с родителями.
Погода выдалась славная - тихая, сухая и солнечная, совсем не похожая на тот страшный день, о котором думал, шагая на Васильевский и взглядывая на низкую, спокойную Неву.
Время рассчитал так, чтобы к кладбищу дойти в середине обедни и заранее отдать церковному старосте записку за упокой и по пятерке для священника, причта и хора. Сделал все, как хотел, купил свечу, прилепил у ближней иконы и стал тут же, у прилавка, дожидаясь заказанной службы.
- Ноне день у нас особенный, панафидный. Бывает, что оба батюшки и обедать домой не ходят, - наклонился к гренадеру староста, доверительно щекоча ему ухо тщательно расчесанной бородой. - Но зато и доход не меньше, как в светлый праздник.