Панихиду отслужили неторопливо и внятно. Иванов удовлетворенно думал, что все вышло, как давно хотел. Пойти поклониться могилам - и обратно в роту.
В прошедшие пять лет за крайние тогда могилы утонувших бедняков далеко в поле высыпали новые холмики с крестами.
Кабы не ходил сюда ежегодно, то не сразу бы нашел длинную, поросшую травой насыпь, на которой выстроилось несколько поставленных родичами разных по высоте и материалу крестов.
Вон и его иждивением заказанный чернёный железный.
У соседних могил сошлось немало поминальщиков. Одни молились, другие убирали, чистили веничками могилы от опавших листьев, вешали на кресты венки из зелени, а то сидели около на скамейках, тихо переговариваясь. Когда подошел к "своему" месту, справа на коленях стояли две женщины в черном, по-простонародыому повязанные платками. Знать, и у них тут свои схоронены. Многих помнил, кого здесь встречал, а этих будто не видывал.
Снял фуражку, стал на колени, перекрестился, поклонился в землю. Поднялся, еще перекрестился. Теперь можно и уйти - все сделал, как надо. Авось отпустит наконец тоска, что нет-нет да и сожмет сердце, напомнит ту, которая здесь лежит.
Справа женщины тоже встали с колен. И вдруг одна вскрикнула:
- Александр Иванович! Вы ли?..
У гренадера перехватило дыхание. Снится ему, что ли? Те глаза серые, тот взгляд прямой, ясный, который столько раз во сне да и наяву чудился...
- Свят, свят, свят!.. - сказал он, крестясь, и зажмурился.
Открыл глаза, посмотрел снова, и сердце залило радостью: - Господи боже! Анюта! Ты ли?.. Откудова?..
- Я, я, Александр Иванович! А вы меня за утопшую почитали?
- А как же! Только сегодня панихиду заказную по родителям и по тебе отпели... Где ж ты была пять годов?.. Да не сон ли вижу? Ну, толкни, что ли, меня, Анютушка! Хоть за руку дерни!..
- Видать, знакомого сыскала, милая, аль родственника, - сказала пожилая женщина, что стояла рядом.
- Да, тетенька, спасибо вам. Теперь уж я ничего не боюсь, - сказала Анюта, сияя такой улыбкой, от которой Иванова разом облило радостным жаром. - Идите, тетенька, дай вам бог...
- И тебе дай бог счастья, девица честная! - Женщина поклонилась и отошла.
- Ах, Александр Иванович, как же такое случилось? Ведь я каждый год сюда в этот день приходила. Вы, верно, на службе другой теперь? Да где бы нам присесть? Ноги дрожат вперзой в жизни.
- Да вон лавочка пустая, - указал Иванов.
- Нет, пойдемте отсюда. Негоже на кладбище так радоваться.
- И я вот как рад! - Гренадер достал платок, отер лицо и шею, после чего надел наконец фуражку. - Голова кругом, право... - Он повернулся было идти, но снова остановился: - Так отчего ж тебя в церкви не было, когда родителей хоронили?
- Да в отъезде я была, - прижала руки к груди Анюта. - За два дня до наводнения, пятого числа, с хозяйкой и еще с мастерицей нас в Новгород увезли генеральской дочке спешно приданое готовить. Рыдван шестериком прислали, чтобы с материями, с отделками погрузиться. Пока там про бедствие здешнее узнали, пока отпросилась да выехала, ан милые мои уж похоронены были. - Губы Анюты задрожали.
И гренадер поторопился спросить:
- Ты где же теперь живешь?
- У той же хозяйки, у мадам Шток. Только переехала она с Васильевского на Пантелеймоновскую.
- Ну, так пойдем не спеша и поговорим дорогой... Однако постой! Как же мне баба, вроде дворничихи, со слов соседки вашей так обстоятельно сказывала, - Иванов снова остановился и смотрел на Анюту во все глаза, будто вы с мачехой лихорадкой болели, а Яков Семеныч, вас вытаскивавши, поскользнулся на больной ноге, и все захлебнулись... Ну-ка, дай руку-то...
- Нате, нате, живая я, вот вам крест! - говорила Анюта, положив левую руку на его ладонь, а правой крестясь, в то время как из глаз ее побежали слезы. - Все наврала злая соседка. Она с дочками да еще будто квартальный имущество и сбережения папенькины обобрали, так что и тряпочки памятной не нашла. Да все пустое, раз они померли, а вот вы-то думали, будто и я...
- И я тоже в том грабеже участник, - говорил, не выпуская ее руки гренадер. - За иконой двести рублей ассигнациями сыскал да икону ту взял и игрушек несколько. Так что часть приданого и родительское благословение заочное хоть нонче получи.
- За то спасибо, но мне главное теперь, что вас нашла! - сказала она с жаром, но вдруг, покраснев, высвободила руку.
- А что ж раньше не сыскала? - спросил гренадер.
- Так папенька же сказали, что вы в Гатчину переведены.
Вот я на второй год после наводнения и упросила заказчицу, офицершу тамошнюю, справку навесть. Назвала и что из Конной гвардии, соврала, господь мне прости, будто сродственники. Та барыня все записала и, снова к нам в мастерскую приехавши, сказала, что такого из Конной гвардии нету, а есть двое, из иных полков и других лет... Как же мне еще искать? И могла ли подумать, что меня мертвой считали? Рассудила так, что в последний год ходить к нам перестали да в Гатчину не переводились, то выходит, вовсе от нас отвернулись или... - Анюта запнулась и докончила, смотря на Иванова не то со страхом, не то с укором, - женились давно...
- Не женился я, Анютушка! - воскликнул гренадер. - И тогда не отвернулся, а опосля разговора с Яковом Семенычем возраст мой отвел от тебя. Двадцать лет разницы, пустое ли дело?
- По мне, вовсе пустое, - сказала Анюта решительно. - Вы бы меня наставляли, а я бы вот как стараться стала.
- Да стар я для тебя. Отцу твоему почти что ровесник был.
- А мне молодые не надобны. Троим уже отказала, хоть мадам наша очень одного нахваливала... Как же вы с папенькой, меня не спросивши, решили? А я-то, глупая, с того часу, как от барина носатого оборонить не побоялись, вас суженым сочла...
Записанное здесь говорилось, когда они то останавливались, повернувшись друг к другу, то шли вдоль речки Смоленки.
Дальнейший разговор продолжался на линиях Васильевского острова, в захолустных улочках Адмиралтейской части, наконец на скамейке засыпанного палым листом Екатерингофского парка.
Говорили - и наговориться не могли. Смотрели друг на друга, и все было мало. Не замечали бегущего времени. Забыли, что не ели с утра. Воистину все как в счастливом сне.
Когда же наконец, уже при зажженных фонарях, едва решились расстаться у ворот на Пантелеймоновской, то по Цепному мосту и мимо Летнего сада Иванов еще шел хотя как мог скорее, а наискось через Марсово поле уже бежал, подобравши полы шинели, и все же вскочил в двери ротного помещения, когда в сборной уже строились к вечерней поверке. Едва поспел сбросить фуражку и шинель на чью-то кровать и, растолкавши соседей, встать в ранжир, как фельдфебель Митин скомандовал:
- Рота, смирно! Слушай поверку! Антонов Потап...
В понедельник он заступал на дежурство с двух часов и, вместо того чтобы, как обычно в тихие часы, засесть в спальной за щетки, пошел в канцелярию и попросил у Екимова лист бумаги, будто для письма. Возвратясь в роту, сочинил черновик на оберточной бумаге и, перечитавши, вывел беловую. Тут зазвякали в дверях шпоры - полковник Качмарев обходил помещения роты. Иванов встал у своей кровати.
- Наконец и ты вчерась загулял, - сказал командир. - Сказывали, к обеду хотел быть дома, а где-то до потемок закутил.
- Так точно. И к вашему высокоблагородию с покорнейшей просьбой. Иванов протянул свою бумагу.
- Что за прошение? Ну, так читай сам. Я очки в канцелярии оставил.
Иванов огляделся вокруг.
- Аль секретная?
- До времени бы...
- Ну, так и читай тихо, - приказал Качмарев.
Иванов ступил почти вплотную и прочел вполголоса, деликатно дыша в сторону, но у самого уха полковника:
- "Покорно прошу дозволения вашего высокоблагородия на вступление в первый законный брак с девицей Анной,Яковлевой дочерью, которая есть мастерица у госпожи Штокши, жительствующей в доме купца Меншуткина, насупротив церкви святого Пантелеймона-целителя. К сему гренадер первой статьи Александр Иванов".