Да разве можно перечислить всё, что радостно делать и видеть людям, которые после многих лет тоски и одиночества наконец-то нежданно обрели друг друга! Радостно в будни и еще радостней в праздники. Радостно, когда за окошками солнце и когда всё застлала метель. Радостно днем и ночью от одного ощущения, что наконец-то вместе. В эту зиму Иванов впервые в жизни часами бездельничал, просто глядя на свою жену и беседуя с ней, и не корил себя за безделье. Надо, надо было его душе напитаться досыта любовью, этой истинно живой водой.
8
Только раз в эту зиму, уже в феврале 1830 года, было нарушено обыденное течение их жизни. Нарушено всего на один день, но о нем Иванов вспоминал потом целых шесть лет.
Отправляясь на службу во дворец, Иванов обязательно заходил в роту. Идучи в караул за ружьем, стоявшим в пирамиде, и за патронной сумой, раз требовалось от ворот на канавку идти к Комендантскому подъезду строем. А когда шел на дежурство, полагалось сменить уличные сапоги на мягкие, которые должны быть сухими и чистыми при вступлении в наряд.
Во всех случаях Иванов оставлял свою шинель на вешалке Варламова и на дежурство перебегал через двор в эрмитажное здание, по залам которого проходил на пост.
Однажды, сменившись в четыре часа с дежурства, он, чтобы переобуться и надеть шинель с фуражкой, зашел в роту, где в этот час было пустовато и тихо. На табурете у кровати Карпа лицом к входной двери сидел молодой крестьянин, который встал при появлении Иванова. Унтер рассмотрел русые волосы, курчавую бороду, карие глаза, свежие щеки. Широкоплечий, рослый. Одет в голубую домотканую рубаху, кубовые штаны, заправленные и валенки. Армяк, шапка и кушак лежали на кровати Варламова.
- Не узнаете, знать, дяденька Александра? - спросил он густым голосом, радостно ударившим в душу гренадера.
- Никак, Михаиле?
- Я самый...
Иванов обнял и поцеловал племянника, забыв, что испачкает его фаброй. Какие же крепкие плечи ощутил под руками!
- Откуль ты взялся? - спросил дядя, вглядываясь в новое и такое знакомое обличье. Как раз таким начал помнить отца и таким старший брат, отец Михаилы, провожал его, рекрута.
- Пять дён, как приехали с Микитой Савельевым. Барин за добром послал, что сродственница по духовной отказала.
- Век не слыхивал, чтоб родня его тут жила, - удивился гренадер.
- Может, и он про ее забыл, да бумага пришла. Вот и снарядил нас приказчик Петр Яковлевич с собой ехать о двух дровнях.
- У вас и приказчик ноне завелся? Давно ли?
- Как барина паралик хватил, а Кочеток в бега ударился.
- Кочет сбег? Ну и дела!.. Да ладно, скажи скорей, как дед с бабкой, твои отец с матерью, тетка да Степанида?
- Все живы-здоровы. Кланяться наказывали да сказать, что за тебя бога молят.
- Ну и ладно. Так обряжайся-ка да идем ко мне на квартиру. Я ведь ноне женатый, тут не живу.
- Сказывали Карп Васильевич, допреж как им куда-то уйтить. Да можно ли мне, мужику простому, к тебе-то? Не заругает жена твоя? Верно, по-господски живешь?
- Ну тебя, пентюх! Надевай армяк, говорят.
Великое счастье мужу, хотя владеющие им часто того не замечают, когда во всем можно верить в жену, знать, что с ним единомысленна. Анна Яковлевна и бровью не повела, когда привел гостя в домоткани, не зная еще, что близкий родич.
Встретила приветливо, мигом поставила тарелку, пригласила мыть руки, садиться и подала ужин. А как услышала, что мужу родной племяш, издалека приехавший, то, мигом накинувши на кухне салоп, выбежала на угол за свежими булками и кренделями. Когда же вернулась и увидела, что муж ставит самовар, то взялась колоть сахар. И все у нее споро, опрятно, весело.
Когда отпили чай, Михайло перечел, какое добро отказала Ивану Евплычу вдовая скопидомная тетка, что из того приказчик распродал по соседям, а что велел увязать на дровни - всё больше одежу, шубы, меха да сбрую. Рассказывал, как с первого дня просился сходить к дяде, да другой возчик простыл в дороге, все на печи охал, на постоялом, где пристали, а Петр Яковлич наказал неотлучно быть при конях и поклаже.
А ноне Никита с печи наконец-то слез, вот и отпросился сначала в баню, а потом царскую роту искать. Видел, как ихних четверо в золотой одеже да в шапках мохнастых таково ладно во дворец прошагали. А завтра уж и трогаться им в Козловку.
- А кто же добро до вашего приезда берег? - спросил Иванов.
- Двоих дворовых последних барыня при нем оставила в домишке, который сымала. Братанов двух годами ей вровень.
Они всё и сберегли до недоуздка последнего.
- А теперь куда же те старики денутся, как вы уедете? - спросила Анна Яковлевна.
- В Козловку свезем. Они при том пожитке барину отписаны.
- Ремесла, видно, какие знают? - предположил гренадер.
- Один кондитер, сказывает, а другой за птицей певчей раньше ходил. Барину нашему оба как есть без надобности.
- Так что ж они там делать станут? - сокрушалась хозяйка. - Им бы тут лучше куда наняться да оброк платить.
- Стары, никто не возьмет, - уверенно сказал Миша. - Свезем уж. Сами хотят в епифанску земельку схорониться, раз оттуда мальцами взяты в барынином приданом...
- Ах, бедные старики! - качала головой Анна Яковлевна.
- А как же Кочет сбежал? - спросил Иванов.
- Прошлу весну барина паралик хватил, - начал рассказ Михайло, - вот и послал в самую Тулу за лекарем каким-то именитым. Денег сто рублев дал, чтобы того сряду привезть.
На что скупой Иван-то Евплыч, а тут не жалел. А Кочет и сгинул...
- Так не пешой же пошел? На конях, поди, поскакал за лекарем? - перебил гренадер.
- Вестимо, на паре самолучшей и в бричке. А недели через три лошадей загнанных тех из-под Мценска полиция привела да полета рублей с барина за привод слупила. Откуда ж попали под Мценск? Разве туда ему на Тулу дорога? Вот и смекают мужики, что сбег куда далече, раз барин, заступник его, при смерти лежал, да и деньги сверх ста рублей лекарских все, какие скопил у Ивана Евплыча, тоже с собою прихватил.
А лошадей загнал да под Мценском бросил, новокупленных перепрягши. Кто ж его, вора, знает, что удумал. С деньгами ведь все можно.
- А откуль известно, что деньги скопленные с собой взял?
- Барин сам до каморки его дополз, всю обшарил. Да еще табатерку и перстень золотой с подызголовья взял.
- Какой каморки? - удивился Иванов. - У Кочета изба своя...
- Продал ее лет, никак, пять да к барину под бок перелез.
Видно, страх его брал, что мужики спалят и на трубку свалят, которую и ночью, бывало, на крыльцо курить выходил. Да еще глохнуть стал, прослушать боялся, как вороги подберутся...
- А как же барин без тульского лекаря обошелся?
- С нашим, епифанским фершалом. Крови ему полну лоханку в тот раз отворили. А тульского лекаря будто Кочет сам барину нахваливал, чтобы без дрязгу отпустил далече отъехать, розыску сряду не объявлял... Отлежался. Рука тряпкой висит, ногу волочит, а в дому по-старому куролесит.
- А скажи, Михайло, послать деду с тобой денег? Надобно, поди. Вот ты, гляжу, без тулупа зимой.
- Есть у меня, дяденька, тулуп справный, да все мне как летом тепло. А застыну, на дровнях сидевши, так пробегусь рядом и разом нагреюсь. Про деньги, ежели сказать, то малость деду пошлите, чтоб праздник старому сделать. Прежние все помалу на хозяйство перевел. А много не нужно. И так барин с приказчиком богатеями водят. Ведь и сюда оттого нарядили, что кони у нас хороши. Ну, и я на других не кивал, раз тебя да город столичный поглядеть обнадежился.
- Когда ж завтра едете?
- Со светом. Как к ранней заблаговестят.
- И подарков никому купить не сумею, - пожалел Иванов.
- Дозвольте я кой-чего соберу для женского пола из того, что мне подружки надарили, - предложила Анюта.