- Собери, чего тебе не жалко, - согласился гренадер.
Когда хозяйка вышла, взяв одну из свечей, Михайло сказал вполголоса:
- Видать, добрую душу сыскали. Другая баба за окруты с жадности задавится.
- Добрей нет человека, - так же негромко ответил Иванов. - Ну, рассказывай. Все не разделившись живете? Тесно ведь.
- Все вместе. Дом с твоих денег новый срубили, прежнего просторней, а делиться дед не велит, раз земли у нас всего одиннадцать десятин на двенадцать душ, с детьми считаючи.
- А слыхал ли, почем душа крепостная у вас ноне ходит?
- Ежели на вывод аль еще как семьями продают, то на круг сказывают по шестьдесят рублей. Вот куда плох Иван Евплыч, а все не хотим, чтоб помирал. Кому-то достанемся?
Хуже не было б. А после паралика да без Кочета дворовых одних обласкивает.
- А у тебя ребят сколько же?
- Нету ни одного. Не плодящая моя Степанида. Кабы нам расплодиться, то ушел бы от деда. А так все едино...
- Вот поглядите, годится ли? - сказала, входя, Анна Яковлевна и положила на стол нитки бус и бисера, ленты, мотки цветных ниток, два шелковых узорчатых платка.
- Прям царские обновы, - похвалил Михаиле.
Когда собрался уходить, Иванов дал ему двести рублей из Акнушкиного капитала, который еще не снес Жандру. Обсудили, как верней их везти, и гренадер вспомнил про свой полотняный черес. Нашел его в полковом сундучке, уложили ассигнации, и, выйдя на кухню, Михайло подпоясался под нижнюю рубаху.
- Словно в тот раз, дяденька, - улыбнулся он. - А что радости будет, как расскажу про ваше житье да службу!
Иванов пошел проводить племянника, чтобы не заблудился в темном городе. Дорогой расспрашивал, кто жив, кто помер в Козловке, какие были урожаи, и уже недалече от постоялого двора, на Кузнечной, сказал то, к чему не раз мысленно возвращался:
- Неужто Кочет проклятый на бариновы деньги, на наши слезы где-то припеваючи живет?
- А чего ему? - отозвался Михайло. - У нас стариком никак бы не выжил. Двора нет, где бы зла не сотворил.
Особо девкам да бабам с барином проходу не давали, а через то и мужиков пятеро сгубили. Двух в Сибирь да троих в солдаты не в зачет.
- И в нашем дому тоже было? Окроме меня, то есть? - спросил Иванов. Ладно, что темно, а то бы племянник увидел, как свело дядины брови и сжались кулаки.
- И у нас, - прозвучало рядом. - Сестра Катерина тож силком от него вытерпела. Год не в себе была, едва отошла.
- Ох, жалко, не нашлось человека его порешить! - сказал Иванов не своим голосом.
- Может, и порешили, - кто же про то гутарить станет? - услышал он негромкий ответ. - Ведь так делать надобно, чтобы в Сибирь клейменым за гада не пойти. Бубнили про себя мужики: знать бы, что в другу сторону завернет, не в Тулу то есть, да там бы и подстеречь.
Они остановились у ворот, за которыми заржала лошадь.
- Меня наша Лысатка почуяла, - уверенно сказал Михайло. - Ну, дяденька, прощения просим. Спасибо за привет, за ласку, за гостинцы. Хозяйке сваей поклон низкий от меня отдай...
Они обнялись. Михайло застучал кольцом калитки. Иванов дождался, пока его впустили во двор, и зашагал назад. Он не любил нарушать порядок - в будние дни нижние чины не должны показываться на улицах после поверки. Хоть дворцовые гренадеры - особь статья, а все же... Пошел, выбирая улицы поглуше - Шестилавочную, Кирочную, - и вспоминал давеча услышанное: "Кто ж про то гутарить станет?.. Ведь так надо делать, чтобы в Сибирь клейменым не угодить..." Спроста ли так сказал? Аль что знает, да молчать умеет?.. Да нет, живет злодей где-то на бариновы деньги здоровехонек, торговлю завел, жиреет, женился на богатой... И ловко предлог сыскал, чтобы из Козловки сгинуть, будто с возвратом, чтобы в разделку мужикам не попасть, когда заступника его, Ивана Евплыча, не станет...
В следующие вечера Иванов подробно рассказывал жене про свою семью. И Анюта, хотя жила не в раю, видела кругом немало жестокого, ужасалась подневольной жизни крепостных, ставших теперь ее родней. Когда заговорил о встрече с барином, с Кочетом и Мишкой - подростком в Лебедяни, как узнал тогда о судьбе Даши, то думал, что Анюта заплачет, так побледнела и закусила нижнюю губу, уронив шитье на колени.
Но она только подперла ладонью лоб да так и сидела, уставясь в доски стола, пока признавался в тогдашних мечтаниях, как порешить бы злодея. Потом добавил еще, что сказал Мишка дорогой на постоялый про сестрино горе. И тут Анюта сказала:
- Если зверей лютых убивать не грех, то и такого злодея...
- Самое бы справедливое, - согласился Иванов. - Да вот как хитро из Козловки ушел. И в новом месте еще сколько зла натворит.
Помолчали и взялись каждый за свое: она сновала иглой, он вязал пучки щетины. Потрескивали фитили свечей, пел сверчок за кухонной печью. Молчание нарушила Анюта:
- А вы бы, Александр Иванович, полковнику при случае напомнили, что, ежели квартира откроется, которая семейным с детьми будет мала, так чтобы нас не забыли.
- Нигде лучше здешнего не будет, - сказал Иванов. - Оно только слышится важно, что в дворцовом здании, а все гренадерские квартиры на десятых дворах, куда солнце век не глядит.
- Зато при казенном жилье денег бы меньше шло, - возразила Анюта. - Я в том месяце восемнадцать рублей выручила да вы своим ремеслом не меньше. И надо бы жалованье ваше целиком Андрею Андреевичу передавать, а нам на свои заработки жить... Раз по шестьдесят рублей серебром за душу на круг берут, а душ там двенадцать, то сотен семь отдать придется. И ведь с усадьбой, со скотом, с землей выкупать надо. Куда им без хозяйства деваться? А у вас сколько в казне накоплено?
Впервые услышав от жены обстоятельное рассуждение про свои сокровенные дела, Иванов немного опешил. Но и обрадовался, еще раз убедись, что рядом душа родная и ум не куриный.
- На серебро рублей под шестьсот, - ответил он. - Сей год не случалось Андрея Андреевича спросить, но, кажись, ассигнаций две тысячи рублей с чем-то... А насчет покупки с землей, с хозяйством твоя правда - проще место насиженное приобресть, чем землю покупать и заново строиться.
- У Андрея Андреевича, конечно, и копейка зачислена, - продолжала рассуждать Анюта, - а все бы лучше записывать, что к нему относите, чтобы самим в точности знать, когда время придет про выкуп думать. Долго ли записать? Вот бы в новую треть вы все жалованье да мои остатние снесли, а мы бы на заработок прожили. Может, булок да сахару поменьше съедим, а уже сыты будем.
- Ну нет, - сказал Иванов решительно. - Родичей своих я люблю и ноне надеяться стал, что из кабалы выкуплю, но чтобы для того в темное зауголье с тобою жить пошел и ты бы там глаза над шитьем слепила да еще булок недоедала, на то не будет моего согласия. Половину жалованья и твои сряду, изволь, Андрею Андреевичу отнесу и записывать обычай заведу, но чтобы мы по воскресеньям без пирогов сидели да твоим подружкам орехов да пряников не поставили - то уж нет!
- Так какая же помощь моя в деле вашем самом важном будет, ежели до меня вы на него больше откладывали?
спросила Анюта, и губы ее дрогнули. - Я обузой вам окажусь вместо помощи...
Иванов обнял ее за плечи и сказал:
- А такая прмощь, что вечерами вместе, по две свечи зажегши, каждый свое успевать станет куда лучше, чем порознь бывало. Правда ведь? А что останется нестраченное хозяйкой моей за треть, то и отнесу господину Жандру...
Как же осветила жизнь Иванова быстрая, миловидная и веселая хозяйка! Случалось, конечно, что печалилась и плакала даже от домашних неудач - то упустила тесто, вылезшее из квашни, забыв о нем над спешным заказом, то, отвлекшись пригоревшей кашей, не заметила, что, казалось, негорячий утюг прожег платье, на счастье ее, старенькое, то в лавке обсчитали на пятак. Но и утешалась легко, особенно если муж об этом попросит.
Когда летом служба стала более легкой, а вечера длинными, они так налегли на ремесло, что, к торжеству Анны Яковлевны, укладывали все расходы в заработок. Но именно в это первое общее лето она хоть раза два в неделю вечерами выводила мужа погулять, уверяя, что так надо для отдыха его больному глазу и что Штокша выходит "подышать воздухом" в сопровождении супруга. На этих прогулках Иванов чувствовал себя поначалу как-то странно: еще никогда не ходил по улицам без дела. Но очень скоро Анюта, любившая смотреть на облака и зелень садов, на отражение их в воде - на все лучшее из неяркой петербургской природы, - сумела так показать все это мужу, что и ему открылись радости, которых раньше не знал.