Жандр, как всегда, спросил об Анюте, крестнице, службе.
- А вы про сочинителя Пушкина слыхивали, Андрей Андреич? - осведомился гренадер.
- Как не слышать! - воскликнул Жандр. - Высоко чту Александра Сергеевича как поэта знаменитого и знакомство с ним издавна вожу. Всю мне душу перевернул, рассказавши, как ехал верхом через Кавказские горы и повстречал гроб с телом друга нашего, которого в Тифлис хоронить из Персии везли на простой телеге тамошней трясучей... А ты с чего же Пушкина вспомнил?
Гренадер рассказал, как часто видит Жуковского во дворце и на лестнице Шепелевского дома и что слышал от Тёмкина.
- Да, Александр Иванович, эти двое - России слава истинная, - уверенно сказал Жандр. - Жуковский к тому же еще добряк удивительный. Вечно за кого-то хлопочет, деньгами помогает. Ну, а Пушкин - талант особенный, правильно твой писарек говорит. Что ни напишет - все подлинно прекрасно... Всегда жалею, что Грибоедов новым стихам его не порадуется... Вот так до сих пор все у меня на друга покойного сводится... - Жандр махнул рукой и помолчал. - Ну-с, какие у вас еще новости? - спросил он через минуту уже обычным бодрым тоном.
- Глядели, как колонну на площади вздымали. Полторы тысячи солдат за веревки тянули, чтоб куда следовало пошла...
Правда ли, Андрей Андреич, что все приспособления француз тот придумал, который Исаакиевский собор строит?
- Не всё он один, - ответил Жандр. - Рисунок колонны точно его, и за отделкой наблюдать будет, но как ее поднимать, устройство помостов и воротов наши инженеры рассчитывали.
- А величается один тот француз. Про них ни от кого слова не слыхал, огорченно сказал Иванов.
- Не печалься, - улыбнулся Андрей Андреевич. - Все же
Наполеон против таких, как ты, не выстоял. И памятник хотя Александровским назовут, а всяк, на него глядя, 1812 год вспомнит.
Вскоре после этого разговора в сырой предвечерний час Иванов в нижних сенях у канцелярии роты встретил Жуковского.
Сняв шляпу, Василий Андреевич встряхивал ее от капель дождя и в то же время, обернувшись, слушал шедшего следом барина в теплом сюртуке, который что-то быстро говорил по-французски.
Иванов сделал фруит и снял бескозырку.
- Здравствуй, друг ной, - как всегда приветливо, сказал Жуковский.
- Здравия желаю, Василий Андреевич, - негромко ответил Иванов.
- Ты, никак, всех здешних кавалеров знаешь? - спросил барин в сюртуке. Он также снял шляпу и встряхнул ее.
Иванов увидел завитки каштановых волос, ровные белые зубы и сообразил: "Вот Пушкин-то! Будто их уже где-то видывал?.."
- Со многими знакомство веду. В одном дому хлеб едим, из одного кошта жалованье получаем, да и соседи они добрые, - отозвался Жуковский, начиная подниматься по лестнице.
Гренадер повернулся и увидел Тёмкина. Видно, на голоса выскочив из канцелярии, он смотрел вслед ушедшим. Потом повернулся к Иванову и шагнул к нему со счастливой улыбкой:
- Видели? Они ведь и есть сами господин Пушкин!
- И я так подумал, - кивнул гренадер, - раз на "ты"
обращаются. И, кажись, вместе во дворце их видывал. К фрейлине Россет в гости по Комендантской лестнице вздымались.
- А слуга ихний мне сказывал, что промежду себя ровно братья! восторженно говорил Федот.
- Чей слуга? - не понял гренадер.
- Да господина Жуковского. Максимом Тимофеичем звать.
Лысый, важный такой, но про барина своего любит порассказать.
Через несколько дней Иванов снова близко увидел Жуковского. В этот вечер во дворце пела знаменитая Генриетта Зонтаг.
Придворная прислуга со слов господ передавала, что она недавно вышла замуж за какого-то графа и не будет больше петь на театрах, а только по приглашению, во дворцах. В Концертном зале перед покрытой синим ковром эстрадой поставили несколько кресел для императорской семьи и за ними пять рядов стульев для пожилых придворных. Молодежь слушала стоя или садилась на банкетки у стен. Дежурный по залам, выходившим на Неву, Иванов остановился недалеко от двери в Большом бальном и слушал пение. С его места была видна и сама певунья - красивая, стройная, в золотистом платье и с алмазным обручем в белокурых волосах. Голос у нее был истинно прекрасный - чистый, сильный и звучный, легко взлетавший на самые высокие ноты и красиво соединявшийся с мягкими звуками рояля, на котором играл седой иностранец. Но то, что пела, не очень нравилось Иванову - все какое-то очень веселое, будто шуточное, рассыпавшееся трелями и смехом. И слушатели все улыбались, видно, иностранные слова, которые ясно выговаривала, были под стать музыке. А ведь то, что пела когда-то Дарья Михайловна, звучавшее как благодарная молитва или надежда на счастье, пробирало Иванова до самого сердца. И сейчас снова вспомнил тот вечер на Литейной, подумал, где-то поет теперь, как ей живется?..
На ближайшей к двери банкетке, которую со своего места видел Иванов, скромно присел Жуковский. Он сегодня был в вицмундирном фраке и с орденом "Владимира" на шее. Слушал внимательно, смотрел на красавицу, порой улыбаясь добродушно, должно быть, тому, что выговаривала. Но вот, поднявши голос до самой высокой трели, от которой, кажись, звякнули хрустали в люстрах, она смолкла и плавно присела перед аплодировавшим залом. Потом сошла с эстрады за стоявшую рядом золоченую ширму.
Оставшийся у рояля музыкант, встав и поклонившись, сказал что-то публике, скова сел и начал играть очень грустное и, на вкус Иванова, такое душевное, что у него дух захватило. Глянул на Жуковского. И тому, видать, музыка нравилась: он прикрыл глаза и склонил голову. Но в это время сидевший в первом ряду император тихонько встал и, выведя из-за ширмы певицу, с легким поклоном открыл перед нею двери в Агатовую гостиную, откуда, все знали, слушает концерт болевшая горлом царица.
И тотчас по залу пошел гул почти несдержанного разговора, смешки и шелест одежды, шаги и передвижение стульев, почти заглушившие музыку. Иванов опять взглянул на Жуковского.
Тот что-то шепотом сказал сидевшей рядом даме, ко та, поведя обнаженным плечом, указала веером на окружающих. Василий Андреевич сморщился, как от кислого, и мимо Иванова вышел"
в Большой зал.
И почти тотчас к нему подошел седой сановник с тремя звездами на фраке, вышедший в зал сразу по окончании пения.
- Ну, какова новоявленная графиня? - восторженно сказал сановник полным голосом, хотя стоял около открытой двери в Концертный зал, за которой слышались звуки рояля. - Недаром слепец Козлов о ней писал: "В тех звуках мир непостижимый плененной памяти моей..."
Жуковский ответил не сразу. Сперва плотно прикрыл двери в Концертный, отошел от них шага на три и только тогда сказал:
- Да, поет она прекрасно. Но я не поклонник Россини, а когда этот прекрасный пианист начал играть моего любимого Бетховена и как только государь вышел, наша придворная молодежь так зашумела, что испортила мне все удовольствие. И перед артистом, право, стыдно; ведут себя, как в райке плохого театра.
- 3! Молодежь всегда легкомысленна. Будто вы были другим? - ответил, посмеиваясь, сановник. - А как галантно государь увел графиню! Видно, ее величество захотела похвалить ее пение.
- Да, государыня всегда добра и любезна, - наклонил голову Жуковский. А по поводу извечного легкомыслия молодежи, то я воспитывался в провинциальной усадьбе, и там мне внушали уважение к творениям великих композиторов и к их исполнителям.
- Фу-фу-фу! Оказывается, и поэты умеют ворчать, - сказал сановник и, взяв Жуковского под руку, повел в глубь зала.
- А вы полагали, что у меня внутри один овсяный кисель? - донесся до Иванова недовольный голос Василия А.ндреевича.
Хотя зимой у девочки шли зубки и порой плачем не давала спать родителям и Лизе, жизнь все-таки наладилась: молодая хозяйка снова взяла у мадам Шток шитье, а Иванов в свободные часы склонялся над щетками. К пасхе он отнес в "казну" семьдесят рублей. Принимая их, Жандр заглянул в какой-то листок и спросил: