- Мне вот как письмо к ним требуется. Я в тульские края в отпуск собираюсь. Родом я оттуда, и надобно покупку одну совершить, которую без ихнего приказу, люди сказывают, чиновники так затянут, что никакого отпуска не хватит.
- Письмо рекомендательное с удовольствием напишу и думаю, на пользу пойдет. Но что за покупка у тебя? Или секрет?
- Вам скажу, только, будьте добрые, никому не передавать.
- Изволь. Сглазу боишься? То, братец, одно суеверие.
Иванов рассказал все без утайки. Ротмистр слушал, окутанный табачным дымом. Когда унтер смолк, Лужин сказал:
- Ну, спасибо, брат, за откровенность. Еще раз убедился, что не зря тебя тезка твой любил. Будет письмо Зурову и второе - к его супруге. Губернаторши порой важней губернаторов.
- А про князя не слышно чего? - спросил Иванов и выглянул в коридор - лакей сидел далеко, на повороте к покоям министра.
- Все по-прежнему, - ответил Лужин. - Просился на Кавказ рядовым, но отказано. Между тем Александра Бестужева два года как туда перевели, и за отличие в прапорщики представлен. Отменную храбрость выказал и на бивуаках романы пишет, которые разрешено печатать, хотя под чужим именем. А ставши офицером, может отставку взять... Так-то, Александр Иваныч, у нас с тобой одна судьба - во дворце сидим в тепле и чистоте, про них вспоминаем, а им, чтобы на волю выбиться, какие испытания надо пройти!.. Ну-с, как снова маршировать мимо будешь, загляни-ка сюда. Я сейчас Зуровым стану писать, благо всё тут по должности - конверты, бумага, сургучи.
- Только, Иван Дмитриевич, не обмолвитесь кому-нибудь...
- Э, чудак! Кому мне сказать? Слово даю.
Через полтора часа Иванов получил письма на имя тульского губернатора и его супруги Екатерины Александровны.
А спустя несколько дней в полутемных сенях Шепелевского дома его окликнул Жуковский:
- Постойте, друг мой. Ведь вы Александром Ивановичем Ивановым зоветесь? Так проводите меня, ежели имеете время.
- Куда прикажете. Служба моя ноне окончена, - ответил унтер.
Они вышли из подъезда и, перейдя Миллионную, направились по набережной Зимней канавки. Потом свернули по Мойке к Невскому. Идя ровной, неспешной походкой, Жуковский заговорил:
- Я вчера в гостях встретил господина Жандра, давнее знакомство возобновили, и он пожаловался мне, что князь Белосельский, нежданно государем на Кавказ посланный, не оставил письма, обещанного по вашему делу. Мы и условились каждый от себя генералу Зурову написать, обозначивши все чины и должности, - авось двое статских за одного военного потянут. Жуковский, улыбаясь, вынул из кармана конверт и подал Иванову: - Вот, получите, и желаю успеха в прекрасном намерении.
- Уж и написали, Василий Андреевич!
- Долго ль умеючи? Ваше дело - нас охранять, а мое - пером скрипеть. Хотел давеча в канцелярии оставить, да вас самого встретил. Ведь Федот верный человек, не забыл бы отдать?
- Во всем и всегда вернейший. Покорнейше благодарю, Василий Андреевич. Дай вам бог доброго здоровья!
- Вот лучшее пожелание, - закивал Жуковский. - И чтоб брюха сбавить. На антресоли стало трудно лезть. Вам сколько лет?
- Сорок семь без малого.
- А талия как у девицы. Я на шесть лет старе, но все-таки стыдно, что едва жилетом стягиваю, чтобы сюртук застегнуть.
Откланявшись Жуковскому на углу Невского, Иванов решил дойти до квартиры Жандра, доложить о полученных письмах.
Андрей Андреевич еще не приехал из присутствия, но Варвара Семеновна кликнула Иванова в гостиную, усадила и сказала:
- Нынче от князя Белосельского принесли-таки письмо к губернатору Зурову. Видно, оставил, на Кавказ уезжая, а супруга не торопилась переслать. Вот письмо-то. А вчерась Андрей Андреевич на твою мельницу от себя слезницу сочинил. И про Жуковского мне еще сказывал, который мастер писать да и наследников воспитатель. Так что теперь у тебя три письма в руках.
- Пять, сударыня, и еще шестое будет, - поправил Иванов.
И рассказал про флигель-адъютанта Лужина, про его письма
к супругам и про обещание камергера Пашкова.
- Ну, тебе хоть сумку, как фельдъегерю, навесить, - засмеялась Варвара Семеновна. - Аль в шапку высокую затолкаешь?..
- Ну как не поверить, что в сорочке родился? - говорила Анна Яковлевна. - И писем от превосходительных целый ворох, и едешь в барской карете. Выходит, надо начинать собирать тебя, раз неделя до отъезда осталась. Первое - нужно укладку приобресть, приличную офицерскому званию, в которой парадную форму не смять да поместить две смены белья и подарков хоть всем женщинам...
Федот радовался за Иванова наравне с Анной Яковлевной, сообщал унтеру, что князь приказал уже послать в штаб гвардии бумагу о выписке подорожной, что заготовили отпускной билет на три месяца. Обещал так учить Машеньку, чтобы к своим пяти годам, к отцовскому приезду, стала читать, как взрослая.
Во время одного из подобных разговоров, происходивших сентябрьским днем в канцелярии, писарь вдруг замер на полуслове. Иванов решил, что Петух над ними снова заиграл на гитаре или еще что выделывает, но Тёмкин указал на открытое окно, где слышались голоса, и унтер уловил такой знакомый звук звяканье колец на ножнах палаша, когда его поддерживают за эфес.
- Ш-ш-ш! - прошептал Федот благоговейно. - Пушкин!
Он на цыпочках подкрался к окну и, прилегши на подоконник, выглянул на Миллионную.
Иванов тихонько подошел следом и также посмотрел на тротуар под окнами.
Там остановились трое знакомых унтеру господ. По тому, как стояли, можно было предположить, что шедшие из Шепелевского дома Жуковский и Пушкин встретили здесь ротмистра Лужина.
- Ну, прощай, сват. Не проиграйся нынче, как третьего дня.
Хотя, знаю, давать советы куда легче, чем самому вовремя отойти от стола, - говорил Пушкин. - А ты знаешь ли, Василий Андреевич, что Лужин мой сват?
- Как же! - ответил Жуковский. - Тебя сосватал, а сам еще долго на такой шаг не отваживался. Однако и сейчас ротмистера по старой памяти к фрейлинскому подъезду притягивает.
- Полно, Василий Андреевич, - смеялся Лужин. - Вам не к лицу злословить. К тому же именно вы частенько по Комендантской лестнице из парадного этажа не вниз, а вверх направляетесь.
- Ну, я-то "монашеским известен поведеньем", как покойный Грибоедов писал...
"Какой же он сват? - думал Иванов, когда они разошлись. - Будто Тёмкин говорил, что жену Пушкин из Москвы привез..."
- А вы знаете сего офицера? - спросил Тёмкин.
- Один из благодетелей моих, старанием коих в сию роту попал, - ответил унтер и рассказал про Лужина.
Накануне отъезда Иванов разводил дежурных в Эрмитаже.
В Предцерковной встретил полковника, шедшего с доклада министру.
- Освободясь, приди к нам на квартиру, - приказал он.
"Верно, наставление хочет дать", - решил Иванов.
Когда унтер вошел в полутемную прихожую, Качмарев сам закрыл за ним дверь на задвижку.
- Горничную услали, кухарка вовсе оглохла, так что болтать никто не будет. Жена моя хочет тебя в дорогу благословить.
Чувствительная полковница ждала около накрытого стола, на котором блестел поднос с бутылкой, рюмки и ваза с печеньем.
А пониже груди она прижимала иконку в серебряном окладе.
- Хочу тебя, Александр Иваныч, напутствовать, - сказала Настасья Петровна и слегка шмыгнула уже мокрым носом.
- Спасибо, матушка, - сказал унтер. "С чего бы она, как поп какой? Или оттого, что детей нету?.." - подумал он.
- Стань на колени, - шепнул Качмарев.
Исаков сделал как велено, и Настасья Петровна крестообразно осенила его иконой и дала поцеловать, приговаривая:
- Ну, дай бог всему задуманному тобой сбыться... - Что-то еще пошептала и добавила: - А образ сей с собой всюду вози, он тебе поможет. Ну, вставай теперь. Наливай, Егорушка, наливку. Положи, положи икону на стол, не пей с ней в руке...
- Как на войну меня провожаете, - сказал Иванов, беря рюмку, протянутую Настасьей Петровной.
- На подвиг едешь не хуже военного, - наставительно молвил Качмарев. Часто ли такое видим? Говорю, как сыну, что горжусь, что ты в моей роте сыскался. Ну, поцелуемся, и ступай, готовься к отъезду.