Унтер с детства помнил любимое отцово лекарство от всех болезней, в которое сыпал иногда еще соль с перцем.
- Ну, поднеси, что ли, - сказал он.
И за ужином проглотил стакан зелья, от которого едва не задохся.
Может, от него на печи на тулупе спалось преотлично, а когда проснулся, в избе было пусто, двери в сени открыты, оттуда шел приятный свежий воздух, в печи потрескивали дрова, и тихий голос невидимой сыну Анны Тихоновны говорил знакомую с детства сказку про хитрую лисицу. Рассказывала она, как и сорок лет назад, на два голоса. Вот за лису, которая спасается от догоняющих ее собак и юркнула в чью-то нору.
- "...Ох, вы мои глазыньки, что вы смотрели, когда я бежала?" спрашивала матушка обычным голосом, разве больше нараспев. "Ах, лисанька, мы смотрели, чтобы ты не споткнулась", - отвечала она тоненьким голоском. "А вы, ушки, что делали?" - "Мы все слушали, далеко ли псы гонют". - "А ты, хвост, что делал, как я бежала?" - "А я все мотался под ногами, все старался, чтобы ты упала да собакам в зубы попала". - "Ах, так! Пусть же тебя собаки и съедят! - Выставила из норы хвост да закричала: - Ешьте вы лисий хвост!" Собаки за хвост ухватили и лису закомшили... Так часто бывает, что от задиристого хвоста глупая голова пропадает, нравоучительно заключила матушка уже своим обычным голосом.
- И тоды лиску съели? - спросил мальчик.
- Да уж от собак ей куда деться?..
- А может, хоть без хвоста, да пожила, - вздохнула девочка.
- Может, и так, Глашута, а может, спаслась, им зубы заговорила, утешила правнучку Анна Тихоновна.
Иванов высунулся с печи и сказал:
- Вот Маши моей нету, чтобы сказок твоих, матушка, послушать. Она тоже, верно, лису б пожалела.
- Уж я б ей порассказывала. Чего не взял с собой?
- Будущий раз, как поеду, беспременно привезу.
- Ну, слезай, светик мой, лепешки есть да баранину...
А вы, ребята, бегите на двор...
В этот бездельный день унтер попросился у отца помолотить.
- Чего вздумал! - сказал Иван Ларионыч. - Нас вся деревня засмеет. Отдыхай перед новой дорогой.
Отдыхать? Но что делать-то? Даже письма Анюте написать не может - с собой только карандаш да бумажка, на которой раскидывал цены семейству. Поручик в деревню не показывался, а то у него бы попросил письменные принадлежности.
В Епифань идти не хотелось - больно там на него глаза пялят...
Сходил один на кладбище за околицу, нашел могилы Даши и Степаниды, постоял над ними. Вот не сдали бы в солдаты, женился бы на Даше и сам когда-то лег в эту землю, в которую отец и матушка, братья и племянники сойдут в свое время.
А теперь куда повезут под грохот барабанов и свист флейт?
На Чесменское? Недалече от Варламова положат под салют холостыми патронами, и Павлухин, обратно идучи, будет вирши про него плести...
Следующим утром опять слушал сказку. Проснулся от тихой возни. Выглянул: ребята и бабушка на столе горох перебирают.
- А седни про мышку со звонком, - вполголоса попросила девочка.
- Ладно, слушайте... Да сами помогайте, а то всё мне в рот глядите... Ну вот, женился мужик вдовый на вдове, и у обоих по дочке. Мачеха была ненавистная, отдыху не дает старику: "Вези свою дочку в лес, в землянку, она там больше напрядет". Послушал мужик бабу, свез дочку в землянку и дал ей огнивца, трутку и кремешок да мешочек круп. И говорит:
"Ты огонек не переводи, кашу вари, сама сиди, да пряди, да избушку-землянку прибери". Девка затопила печурку, заварила кашку. Откуда ни возьмись - мышка, и говорит: "Девица, дай мне ложечку кашки". - ."Ох, моя мышенька, разгони мою скуку, я тебя досыта кормить буду!" Поела мышка и ушла.
Настала ночь, и вломился в землянку медведь: "Нут-ка, девица, туши огонь, давай в жмурки играть". Мышка взбежала на плечо девицы и шепчет на ушко: "Не бойся, скажи: "Давай", а сама потуши огонь да под печку полезай, а я буду бегать и в колокольчик звонить". Так и сталось. Гонялся за мышкой медведь, никак не поймает. Устал и говорит: "Мастерица ты, девушка, в жмурки играть, за то пришлю тебе утром табун лошадей да воз добра".
Наутро жена говорит старику: "Поезжай проведай дочку, что напряла за ночь". Уехал старик, а баба ждет, как он дочерины косточки привезет. Вот собачка: "Тяв, тяв, тяв!
Вижу: со стариком дочка едет, табун коней гонит и воз добра везет". "Врешь, шавка поганая, это в кузове ее кости гремят". Вот ворота заскрипели, кони во двор вбежали, а дочка с отцом на возу добра сидят. У бабы от жадности аж глаза, как уголья, горят, и кричит: "Эка важность! Повези-ка мою на ночь! Моя два табуна коней пригонит, два воза добра добудет!"
Повез мужик и бабину дочку. И так же снарядил едою и огнем.
Заварила и она к вечеру кашу. Вышла мышка и просит угощенья. А Парашка кричит: "Ишь, гада какая!" - и швырнула в нее ложкой. Мышка ушла, а Парашка уписывает кашу, огни позадула и в углу прикорнула. Пришла полночь, вломился медведь и говорит: "Эй, где ты, девушка? Давай-ка в жмурТш играть с колокольчиком". Девица молчит, только зубами стучит. "Ах, вот ты где? Бери колокольчик да бегай, а я буду ловить". Взяла девка колокольчик, рука дрожит, колокольчик бесперечь звонит, а мышка из-под печки кричит: "Тебе живой уж не быть!.."
Баба мужа опять в лес шлет: "Ступай, дочка уже два воза добра везет и два табуна гонит". Уехал мужик, а баба за воротами ждет. Вот Шавка: "Тяв, тяв! Хозяйкиной дочки в кузовке кости гремят, а старик на пустом возу сидит!" - "Врешь ты, Шавчонка! Дочь табун гонит, а старик возы ведет!" Глядь, а старик уж у ворот жене кузовок подает. Баба кузовок открыла и на косточки завыла. И так была зла, что от злости и померла. А старик с дочкой век доживали и хорошего зятя в дом принимали...
- Ну, матушка, спасибо, что напомнили. Эту сказку я теперь Маше своей перескажу, - подал голос Иванов.
- Сказала тебе - сюда вези, - отозвалась Анна Тихоновна. - Я уж сыщу, чего ей рассказать из старых побасок.
17
Михаиле сказал, что по нонешней погоде нельзя ехать без "кибитки", и весь четверг возился с ее устройством.
Приладил плетенные из прутьев полукруглые ребра, натянул на них три слоя промасленной холстины. А в пятницу дед не велел ехать - день тяжелый. Выехали утром в субботу.
Пара рыжих гладких лошадок бодро везла тележку, в которой рядом сидели дядя с племянником, а за спинами - чемодан да короб подорожников.
- Сколько в день на твоих рысаках проедем? - спросил унтер, когда выехали на Богородицкую дорогу.
- По сорока верст без натуги, - уверенно сказал Михайло. - Ну, еще погода какая. А вы сколько на конях походом проходили?
- На войне и по семьдесят верст случалось, а на маневрах так коней берегли, что быстрей нас пехота шагала...
Кибитка оказалась весьма нужной: стояли последние дни октября нет-нет, и заморосит дождь, да и ветер холодный налетал постоянно. И правда, проезжали до сорока верст в день, вовсе не изнуряя коней, часто шедших шагом. Если унтер не дремал, Михайло расспрашивал про походы, заграничные земли с ихними порядками, про тяжкую службу мирного времени, про теперешнюю дворцовую и как скопил столько денег на выкуп.
- А может, Федор все же правду сказал, что, если деньгами ссудить, свою торговлю заведешь? - спросил как-то Иванов.
- Брехал старик. Может, оттого вздумал, что при барине в Лебедянь с охотой ездил. Любо было на многолюдство, на товары разные наглядеться, а главное, на коней, которых туда пригоняют. Да что скрывать, и от Степаниды уехать рад был, а теперь про нее такая тоска берет...
- Про солдатку какую-то я слыхал...
- Что ж солдатка! То дело давнее. Первое - после Стешиной смерти отшибло от нее, а второе - хотя баба добрая, да не вдовая, замуж не возьмешь... Но ты вперед скажи, сколько оброку назначишь, чтоб свои дела мог прикидывать...
- Какой оброк? Как денег снова подкоплю да кой с чем в своей семье справлюсь, вас вовсе на волю выпишу. Ведь и за то пошлину казна берет, а денег у меня мало осталось.
Однако, может, и нонче половину отпущу, когда купчую утвердят...