Под праздник доехали до Любани. Люди рождество встречают с семьями, а они шестеро на станции за самоваром. И проезжих, кроме них, ни души.
Сложились, что у кого было, на ужин. Один немец спал на диване, ихнее рождество давно миновало. Смотрительница принесла жареного гуся и сладкий пирог, смотритель - два графинчика настойки. Хоть согрелись и кондуктора славно угостили.
18
На рассвете выехали. Опять дремали и мерзли. В Петербург въехали в сумерках. Иванов соскочил у Мойки и побежал домой.
Войдя во двор, поднял глаза. Свет во всех четырех окошках - значит, и Маша не спит. Первая с ней и Анютой разлука, да на целых три месяца. И отписал всего один раз. Дошло ли?
Дверь заперта на крюк. Постучал по-своему, как возвращаясь из роты: раз - два, раз - два. И сразу за дверью крик Лизаветы:
- Анна Яковлевна! Александр Иванович жалуют!
Откинут крюк, распахнута дверь, вступил в кухню и, едва опустил чемодан на пол, как разом на шее повисла Анюта, к коленям припала, охватив их, Машенька и в плечо целует Лизавета.
- Остудитесь все, я с холоду!
- Грей обед скорей, Лиза.
- Нет, Анютушка, я допреж всего в баню. Грязен с дороги.
- Какие же бани на рождество? Все празднуют. Придется тебя дома в корыте, как Машу, вымыть. Затопляй печку, Лиза.
Ставь большой котел, буду хозяина мыть, хотя, может, грех в рождество тем заниматься!.. Но скорей скажи, во владение тебя ввели?
- Ввели. Ужо все перескажу. А ты из чемодана Маше зайку на колесах достань. Живой не дался, хоть такого привез.
Ах, как славно скребла и терла его в корыте Анюта! Лиза с Машей давно спали, когда сели ужинать. В первый раз за семь лет супружества засиделись до глубокой ночи. Все надо было рассказать в подробностях. Сгорела свеча, потом еще одна, а дошел только до поездки в Беловодск. На крепости пробило три часа.
- Ну, баста! Завтра остальное...
- Скажи только, жив ли старичок Филофей? - спросила Анна Яковлевна, вставая. - Ты об нем ведь и слова не написал.
- Жив и вирши с ребятами разучивает, гулять в степь водит.
Назавтра Иванов спал до полудня. Разбудила Маша, с новой игрушкой влезши на кровать, чтоб пощекотать отцу "козой"
вымытые баки. И, еще лежа, пересказал ей бабушкины истории про мышку со звонком, про старикову дочку и медведя.
В этот день никуда не пошел - с дороги разломило поясницу, и Анна Яковлевна натерла ее какой-то мазью, а потом обвязала фланелевым бинтом, так что не мог застегнуть даже старого сюртука и облекся в женину кацавейку. Увидев отца таким, Маша от смеху чуть не упала со стула, повторяя:
- Папаня - как тетя с усами!
На счастье, никто не пришел в гости - Федот и подруги Анны Яковлевны были вчера к обеду, - и можно было так проходить весь день, а вечером, уложивши Машу, продолжать рассказ, что было у Красовского и в Епифани до отъезда.
Одного не рассказал жене - что узнал перед Тулой от Михаилы. Не зря же побожился.
Мазь, бинт и тепло оказали нужное действие. Утром встал "как встрепанный", оделся по форме и собрался в роту. До конца отпуска еще пять дней, но как не явиться по команде?
Полковника в канцелярии не оказалось - праздновал дома.
Тёмкин сидел какой-то нахохленный. Подарил ему перстенек с печаткой малость прояснился и спросил о поездке, хотя глазное знал от Анны Яковлевны. Но лицо оставалось невеселым.
- Ты, Федот, здоров ли? - спросил Иванов.
- Вполне-с, - уверил Тёмкин. - Вам-то могу сказать: за господина Пушкина тревожусь.
- Что ж такое? Захворал, что ли?
- Никак нет, телом крепки, а в семье у них нелады.
- А ты откуда знаешь?
- Все от Максима Тимофеевича. Он барина своего разговоры с князем Вяземским и господином Тургеневым слышит.
- Что ж там случилось?
- За барыней Пушкиной француз один, кавалергардский поручик, уже года два увивался. Где она, туда и он, все рядом - на балах и в гостях зимой, а летом на дачах в Новой Деревне, где кавалергарды лагерем. А господин Пушкин ревнивы очень.
Африканская кровь ихняя, господа говорят, того вовсе не позволяет. Вызов французу послали. Тут все всполошились, как бы дуэли не допустить. У поручика отчим есть, голландский посланник, барон какой-то, так тот особенно уладить старались. А тогда и выкини француз фортель - к свояченице Пушкина посватался, будто не ради барыни около вертелся, а ради сестры.
- Раз на ней женится, все и образуется, - успокоил унтер.
- А господин Пушкин все в сердцах: видно, думают, что для отвода глаз сватовство придумал. Та барышня не такая собой прекрасная, как сестрица, да и старе жениха на пять лет.
- Увидишь, уладится. Кто женитьбой шутить станет? А я пошел полковнику доложиться. Тебя же Анна Яковлевна обедать зовет, да захвати чего для чтения. Майор Красовский мне таково сочинение Пушкина про Пугачева хвалил, что, мол, лучше и не читывал.
- Еще бы! - с жаром воскликнул Тёмкин. - Знать, и туда слава его доходит...
Качмаревых застал за кофеем. Поднес подарки, рассказал, что следовало, получил поздравление, и Настасья Петровна, любуясь тульской пряжкой, уронила слезу от чувствительности, что сын стал владеть родителями. Полковник же, сделавши иа воске оттиск новой печатки, остался доволен и приказал, чтобы первого с утра являлся на дежурство в парадной форме.
- Хорошо, что вовремя приехал, - похвалил на прощанье. - Князь вчерась перед парадом меня спрашивал: "Прибыл помещик твой новый?" Ты как его сиятельство встретишь, то ежели одни будут следовать, поблагодари за месяцы-то.
- Слушаюсь, Егор Григорьевич.
В этот же вечер пошел к Жандру. И туда снес тульскую пряжку, которая понравилась. Рассказав Андрею Андреевичу про торг с Вахрушозым, унтер спросил, что за служба могла быть у поручика на Дону под начальством нонешнего военного министра, на которой, сказывают, весьма обогатился.
- Такой и сейчас Комитет по устройству злосчастных донцов заседает, подхватил Жандр. - Граф Чернышев - только в сих стенах говорю - человек корыстный и лживый. А помощником у него сенатор Болгарский, плут отъявленный, прославленный взятками. Вот они И ободрали всех казаков зажиточных. Обвиняли во всех смертных грехах, а те откупались чем могли. Раз Вахрушов там послужил, то истинно рыло в пуху.
- Ведь как раз про графа Чернышева в комедии у Хмельницкого стихи были? - напомнила Варвара Семеновна.
- Говорили, что про него. Хотя то переводная пиеса, французская, Андре Буаси, - ответил Жандр и пояснил Иванову: - Похвастаться господин министр любит подвигами, так у одного писателя такой герой сочинен, который говорит:
Я всюду поспевал... Был в тысяче сражений,
В траншеях, в приступах, в победах, в пораженьях,
Везде торжествовал - ив мире и в войне.
- Как вы помните! - удивилась Варвара Семеновна.
- Чужими и своими стишками голова смолоду набита, - усмехнулся Жандр, но полностью, кажись, теперь только "Горе от ума" помню, оттого что все не в бровь, а в глаз.
Вот и губернатор тульский хотя помог отменно, но по нонешнему описанию, согласитесь: "хрипун, удавленник, фагот, созвездие маневров и мазурки"... - Он повернулся к унтеру: - Так у Грибоедова один вояка бравый описан...
...А в последнее утро отпуска пошел на Сергиевскую. И здесь пересказал все Павлу Алексеевичу и барыне. "Молодые" к Новому году отправились в Москву, в особняке было тихо, и его приходу явно обрадовались. Особенно подробно камергер расспрашивал про Красовского и дьякона. Потом рассказал про русскую оперу, которую впервой показали в Большом театре.
Так рассказал и сыграл на рояле мотивы задорных польских танцев и торжественного последнего хора, что Иванов почувствовал - думает, как бы Дарье Михайловне музыка понравилась.
Дома в этот день вкусно обедали со всегдашними гостями - Федотом и Феней, подружкой Анны Яковлевны. Потом Тёмкин читал вслух "Капитанскую дочку". Маша, поиграв в своем углу, тихо взобралась к отцу на колени, слушала, тараща глаза, и тут же заснула. А взрослые так и просидели как зачарованные до последнего слова повести. Только в начале чтения в руках у женщин было рукоделие. Но вот иглы остановились, работа легла на колени. Судьба Маши и Гринева стала их судьбой.