- Неужто, Иван Дмитриевич? Может, в плен чеченцы взяли?
- Да нет, там написано "убит в бою при высадке с флота на мысу Адлер". Так еще одного известного литератора Россия потеряла. Зарубили горцы в лесу. Сегодня кто-то говорил - зарвался вперед с охотниками-солдатами... Так что, знаешь, Александр Иванович, пусть уж лучше маневрами забавляются да Европу сотнями эскадронов пугают, чем в настоящую войну ввязаться... Не тужи, братец, - он хоть отмучился...
Этим же вечером Иванов с Тёмкиным отслужили у Пантелеймона панихиду по трем убиенным болярам Александрам - Грибоедову, Пушкину и Бестужеву. "Неужто же вскоре и четвертый Александр за ними последует?" - с горечью думал Иванов, слушая надрывные песнопения.
В Ульянке, когда Анюта рассказала мужу, как они с Лизаветой плакали, узнав от Андрея Андреевича о гибели Марлинского, унтер не сказал о переводе на Кавказ Одоевского. Но Жандру, когда прогуливались вдвоем, передал разговор с Лужиным.
- Наш Александр тоже весьма даровитый поэт, хотя стихи свои не записывает, - грустно сказал Андрей Андреевич. - И по званию ссыльного ждет его на Кавказе невеселая судьба. Правда, умные люди говорят, что в драгунах убыль меньше, чем в пехоте, в боях то есть. А насчет лихорадок да поносов все роды войск одинаковы... Да, не забыть, получил от предводителя епифанского письмо, в коем просит справку одну для него в Сенате навесть...
- Вот вам за меня забота. Я в их дому епифанском побывал, чтобы благодарить, но в деревню уехавши были.
- То он знает, и забота не велика. В Сенате знакомых много, справку настрочат. Но в заключение он спрашивает, когда собираешься вольную родичам давать, и содействие предлагает.
- С жалованья на пошлины по сему делу уже откладываю, - ответил Иванов, - и в году тридцать девятом туда съезжу.
- Ну, добро. А податные дела свои знаешь? Сколько тебе и куда за них в год платить надлежит?
- Отцу на три года на сей расход деньги оставлены, он считать по-хозяйски умеет, и племянник Михаиле грамотный, за тем следит. Полагаю, что себя и меня подвесть не должны...
Легкий на помине Михайло вскоре прислал письмо-просился на Беловодские заводы. Если будет на то дядино согласие, то чтобы выправил увольнительную бумагу, какая положена от помещика. А подати за все три года вперед он сполна внес, и расписка деду сдана. Затем следовало сообщение, что господина Вахрушова обокрал его молодой лакей, снявши с хмельного при укладе ко сну пояс-черес со знатной суммой денег. Произошло это месяц назад в Козловке, куда барин приехал собирать оброк, и сбежавший вор пока не разыскан. Заканчивалось послание отдельной особо старательно выведенной строкой: "А писал сие вашего благородия всепокорный молитвенник псаломщик Иона Смысловский".
- Вот тебе и счастливый чересок! Аи да Диомидка-ракалион! - качал головой Иванов. - Хоть бы не поймали дурака, а то запорют до полусмерти и в солдаты чахотным сдадут. Диомид будто имя, а что такое "ракалион"? Ругательство, верно...
В Ульянке спросил Жандра, как писать увольнительный билет. Андрей Андреевич продиктовал и приложил свою печать с французскими литерами "AJ", чуть ее нарочно сдвинув и сказав:
- На первый раз сойдет, а тридцатого августа я тебе русскую печать подарю. Гляди не вздумай сам покупать.
И верно, 30 августа утром рассыльный из Английского магазина на Невском принес на дом пакет в красивой обертке.
В нем оказалась коробка с разноцветными сургучами от Варвары Семеновны и сердоликовая печатка с литерами "А. И." в золотом перстне. Сургуч унтер с Машей после обеда перепробовали на картонке, а надеть кольцо не решился - пусть лежит с сургучами в комоде, не подходит оно к его простецкой руке.
Возвратясь с дачи, Анна Яковлевна занялась поисками новой квартиры. Сыскала светлую и сухую из четырех комнат, во дворе соседнего дома на Мойке. Пока белили, красили и заново оклеивали, пустилась покупать мебель. Все казенное полковник, оказывается, уже приказал "списать" как сломанное, и оно пошло в спальню и Машину комнатку, так что потребовалось купить гостиную, - ей обязательно хотелось с двумя трюмо, раз комната о трех окнах, и для столовой буфет, дюжину стульев и стол. Да еще подержанный рояль с круглой табуреткой. Перевезла мебель, занялась посудой - искала сервизы, обеденный и чайный. Наконец переезжали, вернее, переходили носили вещи из двора во двор. Конечно, помогал Тёмкин, без которого кровати и диван Иванов затруднился бы нести, а писарь окреп-таки на гренадерских харчах.
В первое воскресенье октября устроили новоселье. Пригласили тех же почетных гостей, что когда-то на свадьбу. Но как все постарели!.. У Андрея Андреевича хоть звезда прибавилась, у полковника - Владимирский крест, но бедным дамам приходилось возмещать годы более пышными туалетами и ожерельями, а на Густаве был новый, отлично завитой парик. Постарели, пожелтели и две мастерицы, добрые и миловидные Феня и Оля, но все приглашенные по-прежнему ласково смотрели на хозяев, не спеша обошли и очень хвалили новую квартиру, ее обстановку и расселись в столовой.
Вечер прошел на славу - душой его был Андрей Андреевич.
Он и тосты провозглашал, и дамам любезности говорил, а после обеда за роялем дал целый концерт. Сначала, посадив Машу к себе на колени, двумя ее пальчиками выстукал какую-то польку, так что она разрумянилась и его расцеловала, а потом уже сам лихо сыграл вальс, кадриль и спел смешные куплеты порусски, по-французски и по-немецки. Потом отсел за небольшой столик с полковником, Густавом и хозяином и за разговором о главной новости - открытии железной дороги до Царского села - выпили бутылку портвейна. А дамы, раскинув по дивану пышные юбки, делились кулинарными советами, после чего еще раз осматривали мебель и посуду. Наконец все пили чай и около десяти часов отбыли по домам.
Оставшиеся занялись уборкой. Иванов с Тёмкиным расставляли по местам мебель. Девушки и Анна Яковлевна на кухне мыли посуду, Лизавета укладывала спать сонную Машеньку.
Притворив к ней в комнату двери, унтер открыл в гостиной форточки и присел на новый диван, когда услышал, что дочь зовет его.
В полутьме не сразу понял, что Маша стоит в своей новой кровати - их старом диванчике, повернутом сиденьем к стене, так что оказалась огражденной тремя решетчатыми бортами.
Когда подошел, она обняла его за шею и спросила на ухо:
- А я так научусь играть, как Андрей Андреевич?
- Конечно. Варвара Семеновна еще лучше его играет.
- И поет также?
- Пения ее я не слыхал. Но другие дамы прекрасно, истинно как ангелы поют... А ты хочешь научиться играть?
- Так хочу! Так... Больше всего на свете.
- Скоро отыщем тебе учительницу, и будет к нам ходить.
- Спасибо, папаня, золотой, дорогой, сладкий, справедливый! - залпом выговорила Маша и, чмокнув отца в щеку, нырнула под одеяло.
А еще через час Тёмкин ушел проводить мастериц, Лизавета улеглась в кухне за занавеской, и супруги остались одни.
- Все ли, Санюшка, хорошо было? - спросила Анна Яковлевна.
- Все как следует, - сказал Иванов. - Только одним не доволен - тем, что быстро восемь счастливых лет пролетели.-Он посадил жену рядом и взял за руку. - Рад, что мебели сии тебе нравятся, а я к ним еще не привык. Сижу, будто в гостях... Так ведь еще и к тому не привык, что щетки делать не нужно, время свободное деть некуда. Надо, наверное, другое домашнее занятие придумать. Был бы папенька твой жив, то, право, за игрушки бы взялся - дело самое душевное, ребят радовать.
- И я так же, - созналась Анна Яковлевна. - Без иглы в руках день не настоящий. Ну, моей работы и на троих нас хватит.
Назавтра унтер дежурил, а все его семейство отправилось смотреть на железную дорогу. Кто-то посоветовал Анне Яковлевне встать у Обводного канала и ждать, когда поезд побежит через мост, тут его всего видней и не так страшно. Им повезло: