Жандр слова не мог вставить. Едва сумел выторговать, что винную часть берет на себя — дюжину игристого для поздравления молодых, лафит для дам — его назвала сама Амалия Карловна, и ром для гренадер — не ставить же им водку!
— Вот, братец мой, недаром она Шток зовется — разом все наши поползновения отбила. Осталось нам только о своих туалетах думать, чтобы перед модистками лицом в грязь не ударить, — шутил Жандр, рассказывая Иванову о своем визите.
Зато гренадеру за дни, оставшиеся до свадьбы, дел выдалось немало. Квартиру нанял на Мойке, напротив задов Конюшенного здания, во дворе, на третьем этаже. Сторона солнечная и по другую сторону флигель двухэтажный. Места на двоих довольно — две комнаты и кухня с русской печкой. На дворе от хозяина сарайчик, в нем три сажени березовых дров от прежних жильцов, которые тут же сторговал. Для обстановки полковник приказал выдать два стола, две кровати, четыре стула, диван, две табуретки и лавку, шкап и комод. Всё под масляной краской, но новое, и разом перенесено в квартиру молодых будущими шаферами-гренадерами.
Потом по списку, составленному Варварой Семеновной, покупал венчальные кольца, медные подсвечники, ложки, вилки, тарелки, миски, чугуны, горшки, ухват, рукомойник, ведра, корыто, ушат. Перечислить все можно скоро, а попробуй-ка между дежурствами и караулами все выбрать, купить и переносить к месту. Да еще вечером забежать на Пантелеймоновскую и от суженой тоже снести в новое жилье то зеркальце и подносик, то пару утюгов, то занавески кисейные на окна, то, наконец, перину с подушками.
Накануне венчания, в субботу, отпущенный из роты на неделю Иванов провел полдня в новой квартире. Вытопил печи, вымыл полы, сходил выпариться в бане; возвратясь домой, блаженно подремал часок на диванчике, подмостив еще конногвардейскую спальную принадлежность, а как стало темнеть, отправился в Графский трактир, куда позвал на мальчишник четырех шаферов и взводного Тарана. Ели жареное мясо и гуся, выпили полтора штофа перцовки — благородно, рюмочками. Все вели себя чинно и только раскраснелись да Павлухин прочел такие вирши:
Савелий продолжал бы и дальше, таких строчек он мог наболтать без счету, но Варламов дернул его за локоть и сказал:
— Полно тебе, сорока! Сам знаешь, что не к месту плетешь. А ты, Александра, расскажи толком, как все было, а то от девок полковницких дошло, а небось мы поближе тебе будем.
И еще раз перерассказал Иванов их с Анютой историю. Гренадеры слушали тихо, крякали и качали полуседыми головами, а когда принялись за чай со сладкими пирогами, то Тимофей Таран сказал Иванову за всех:
— Да, брат, тебе точно суженая вышла, и что ее беречь сумеешь, мы на то надеемся…
На Мойке, прощаясь, долго обнимались — всех стало развозить. Наконец гренадеры пошли к Мошкову, а Иванов завернул в ворота. Открыл дверь своим ключом и не стал высекать огонь, чтобы зажечь свечу. Раздевшись, на ощупь лег на диванчик под старое одеяло, что чуть не перешло Полякову, и в тысячный раз подумал: «Да не сон ли?..» Но сунул руку под подушку, нащупал платок с завязанными обручальными кольцами. Вот же они! Выходит, верно сказала одиннадцать лет назад Дарья Михайловна, что «в сорочке родился». В боях не убит, Вейсман и Эссен не заколотили, в роту особенную попал, и всего удивительней — встреча с Анютой… Будто и про нее Дарья Михайловна говорила, что сыщет-таки суженую…
Следующий день прошел как в чаду. Только ранним утром было похоже на обыкновенную жизнь — мылся, брился и одевался, будто в дворцовый караул, только фабриться не стал — умный Таран накануне отсоветовал. А потом все делал по подсказке, хотя, кажись, заранее от людей вызнал и твердил, как урок.
Скудный свет серого дня в окнах придворно-конюшенной церкви. Благолепно-равнодушное лицо и отчетливый голос священника, басовые перекаты восклицаний диакона. Их облачения, фиолетовые, в золотых крестах, вспыхивают отблесками свечей, плавающих в кадильном дыму. И рядом — профиль Анюты над бледно-кремовым, в мелкую сборку воротничком белого платья, ее розовое ушко и разгоревшаяся щека, темные ресницы потупленных глаз.