Для тех, у кого стихи Анны Ахматовой, что называется, на слуху, влияние очевидно. Но о чем это говорит? Людмила Татьяничева, кстати говоря, никогда не скрывала, что училась у этого крупного лирика. Но учеба у Ахматовой никогда не была для Татьяничевой некритичным подражанием или слепым копированием, в чем иной раз пытаются ее упрекнуть{37}.
Т. Н. Маркова говорит о «близости» образов Анны Ахматовой («Мартовская элегия») и Людмилы Татьяничевой («Мне снилось…»). Но если у Ахматовой:
образ печальной, сходящей на нет памяти о чьей-то забытой судьбе, то у Татьяничевой лодка не из чьих-то снов приплыла, а это образ ее жизни, ее поэзии, которой она отдает свои последние мгновения.
Татьяничева овладела миниатюрой, как жанром, в совершенстве. По крайней мере, лирическая или философская миниатюра, полная страсти или гражданского пафоса, стреляющая мощным публицистическим зарядом или трогающая тончайшие струны души задушевной чистотой и искренностью, стала настоящей визитной карточкой поэтессы. Может, потому стала, что рядом с лаконизмом живут в миниатюрах Татьяничевой глубина идеи и незамутненность образов.
Впрочем, думы о значительных эпических произведениях тоже навещали поэтессу. В ее архиве можно обнаружить наброски нескольких поэм.
Об одной из них она рассказывала Александру Фадееву.
Во время его приезда в Челябинск Людмила Константиновна поделилась размышлениями о поэме «Лесная свадьба», которую задумывала. Ей хотелось создать самобытный характер русской женщины, раскрыв его на фоне событий знаменитого Кыштымского восстания, вспыхнувшего на Урале в начале XIX столетия. К сожалению, замысел остался неосуществленным{39}.
Наряду с лаконизмом, простотой и ясностью нужно отметить музыкальность ее стихов, пристрастие к фольклорно-песенным ходам и предметную определенность метафор. Владея всем техническим арсеналом, которым располагает современная советская поэзия, Людмила Татьяничева особенно охотно использовала русскую песенную традицию, фольклорные элементы. К примеру, шуточные, частушечные наигрыши.
Зная все типичные для русской народной песни обороты — зачины, повторы, подхваты и т. д., — она отдавала явное предпочтение противопоставлению, придающему стихам устойчивый колорит сказовости. Такие стихи, будучи один раз услышанными, что называется, без усилий, как бы сами собой запоминаются.
Этим приемом пользовались многие советские поэты: Михаил Исаковский, Алексей Сурков, Степан Щипачев, Николай Рыленков, Александр Прокофьев… Но у Татьяничевой он нашел особую естественность и теплоту, стихи обретали глубину и простор «лирического сюжета» и свободно пелись на самые разные мотивы. Среди таких стихов и «Ах, река, река Исеть» (1940), и «Ярославна» (1943), и «Гори ясно» (1963), и «Высокие полдни» (1966), и «Разлюбица» (1969), и многие другие.
Не сдерживая страсти публициста, действуя как оратор, трибун, она так же любит усиливать, развивать мысль словами одного ряда: существительными, глаголами, прилагательными, наречиями, как бы утверждая ее, доказывая, ломая сопротивление, разрушая чье-то неверие.
Этот прием пришел в поэзию из риторики, из ораторского искусства. В творчестве Татьяничевой он нашел широкое поле для применения. Очень наглядно этот прием виден в стихотворении «Перед дорогой» (1957). В одном случае здесь в качестве некоего стержня образа «действуют» прилагательные: