Пожалуй, не ответишь убедительнее Твардовского:
«Я бы сказал с полной ответственностью, что, может быть, то немногое новое, что было сделано честно, в полную меру сердца, останется жить и не снимается тем, что потом напишут лучше. И когда придут те произведения, которые будут обладать гораздо большим «запасом прочности», созданные в иных условиях, они не отринут, не уничтожат этих произведений, сильных и неумирающих, представляющих собой особую ценность современного горячего свидетельства»{13}.
В незрелых ранних произведениях Татьяничевой при всей их несовершенности, творческой скованности, газетной прямолинейности упрямо билась дневниковая чистота искренности, прямота честного, открытого, восторженного юношеского взгляда. На Магнитку, на друзей, на жизнь, на поэзию. Достоинство пока у них было одно — подлинность увиденного и запечатленного.
Об этом чувстве некоторой растерянности, даже оторопи при виде разрытой едва ли не до основания Магнитной горы, той горы, что виделась в мечтах исполином, рассказывали в своих дневниках, письмах, воспоминаниях затем многие участники великой стройки. Первым поэтом, который запечатлел это состояние и достойно приподнялся над фактом до обобщения, до образа-символа, была она, Татьяничева. Да, настоящая высота, настоящая легенда — это прежде всего дело, которому ты отдаешь весь пламень души! Да, настоящая гора Магнитная — это гора дел, которые свершаются на ее глазах и которые еще предстоит свершить!
Несмотря на ученическую перечислительность и неистребимое в юности желание в каждом стихотворении охватить всю тему, желание, чаще всего порождающее вместо емкости образа скороговорку, в стихотворении уже чувствуется будущая Татьяничева — немногословная, глубокая, философичная.
Судьба была благосклонна к Людмиле Татьяничевой. Во время отдыха в Крыму молодая уральская поэтесса познакомилась с Мариэттой Шагинян. Известная писательница, автор многих книг, человек обширнейших знаний и огромной интуиции, Шагинян приняла участие в делах и заботах своей юной подруги.
Недавно внучка М. С. Шагинян Е. В. Шагинян-Темчина, разбирая обширнейший архив писательницы, вручила мне несколько писем Л. К. Татьяничевой. Среди них и вот это, от 18 декабря 1940 года:
«Дорогая Мариэтта Сергеевна!
Прошлой весной в своем письме Вы сделали ряд замечаний по моим стихам и дали мне несколько ценных советов.
В дальнейшей работе над стихами я старалась как можно лучше и полнее воспользоваться Вашими указаниями: разнообразила тематику, старалась показать местный колорит, рассказать о своем крае и т. д. Самой мне трудно судить о том, насколько мне это удается, и я очень прошу Вас, дорогая Мариэтта Сергеевна, просмотреть хотя бы несколько новых моих стихов и высказать о них свое мнение, которое будет для меня очень авторитетно.
Пишу я сейчас довольно много, а главное, систематически.
Вы правы, когда говорили, что непрерывность в работе очень положительно сказывается на результатах. О качестве стихов говорить пока не имею оснований, но количество их значительно выросло.
Вчера видела заведующую магнитогорской библиотекой. Она мне рассказала, что, будучи в Москве, видела Вас. Очень рада, что Вы чувствуете себя хорошо и бодро. Были ли Вы нынче в Коктебеле? У меня сохранилась о нем самая светлая память. Но быть там вряд ли придется — врачи не разрешат. Впрочем, я к ним совсем перестала обращаться.
Мариэтта Сергеевна, посоветуйте мне, куда и к кому следует обратиться в отношении поездки на курсы-конференцию, о которой так много пишет «Литературная газета». Наша местная литературная организация в этом направлении ничего не может сделать. А мне так хотелось бы принять участие в работе творческой конференции, побыть на семинарах у крупных писателей и поэтов. Извините, что я причиняю Вам беспокойство и отнимаю дорогое время, но, право, мне больше не к кому обратиться.